Сто тысяч раз прощай

Как-то не вяжется. Ну, «междо-» – это как бы «между», а «усобные»? И что за бои? Слово «бой» какое-то двусмысленное: то ли просто драка, то ли сражение. Драка кого с кем – одного уважаемого семейства с другим, стенка на стенку? Или у них в Вероне гражданская война? А кстати: слово «гражданский» тоже с подвохом. Либо полезный для общества, как, например, «гражданский поступок», но здесь-то какая польза? Либо штатский, но штатские в войне не участвуют. Ни первое, ни второе не подходит. Явно здесь непереводимая игра слов. Мне вспомнилась наша бывшая учительница английского и литературы мисс Райс, которая призывала нас не заниматься переложениями Шекспира и вообще поэзии на новый лад. «Перед вами – не иностранный язык, который нуждается в переводе, а наш родной – ваш родной язык». Ну хорошо, а если там непонятки – надо же что-то делать? Ну не прямо заниматься переложениями, но типа отгадывать загадки. Если вдуматься: эти семьи друг друга не переваривают.

Ну тогда еще куда ни шло.

Но это были только начальные строки, и я вспомнил, что у Шекспира еще где-то говорится: «завтра, завтра, завтра» – и от этого сперва приободрился, но тут же приуныл: каждая фраза требовала какого-нибудь объяснения, толкования, примечания, да хотя бы нормального порядка слов, без вывертов этих, как у Йоды. «Ты не парься, если у тебя от этого голова заболит, – говорила мне Фран. – Это нормально. Точно так же после тренировок мышцы болят». Может, я перенапрягся? Может, Шекспир – это как «волшебный глаз», некогда популярный прием: найди верное соотношение между напряжением и расслаблением хрусталика – и увидишь картинку. «Ой, я вижу!» – кричал кто-нибудь с первой парты, а я, так и сумев ничего разглядеть, сидел и молча тупил. Неужели такие терзания бывали даже у Фран? И у моих одноклассников?

…Но им судьба подстраивает козни…

Просто ни о чем, набор слов. Ни пришей ни пристегни. Я проверил количество страниц: сто двадцать четыре. Всей жизни не хватит, чтобы докопаться до смысла; тогда я, как и многие поколения исполнителей, решил сосредоточиться исключительно на своих репликах. Быть может, хоть в них отыщется нечто такое, что вызовет у Фран улыбку.

Cамсон. Грегорио, уговор: перед ними не срамиться.

Грегорио. Что ты! Наоборот. Кого ни встречу, сам осрамлю.

Cамсон. Зададим им баню!

Я швырнул распечатку на бетонный пол крытого дворика. Зададим им баню; при этих словах, надо думать, даже в Елизаветинскую эпоху гнилозубый раб обернулся бы к своим дружкам: «Что он такое мелет?» Хочет сказать «Да пошли они в баню!» – пусть бы так бы и говорил. Это я уже потом узнал, что задать можно не только домашку, – можно, например, задать перцу. Самсон просто шутит. Хорошо еще, тут написано «перед», а ведь в других местах мне попадалось «пред». Вот почему где-то буква «е» пропущена? С какой стати?

Закрыв глаза, я напомнил себе: вовсе не факт, что после читки мне дадут роль. «„Что ты! Наоборот“, – пробубнил я цитату. – Читка – это лишь средство достижения цели», поднял брошенный текст и продолжил. В некоторых фразах про женский пол я распознал «сальности», а от реплики «Готово, меч вынут» просто содрогнулся, представив, что здесь мне придется указать на свой пах. «Хорошо, что ты не рыба, а то был бы ты соленой трескою» – это тоже моя реплика. Которую надо будет проговаривать в присутствии Фран, Люси, Хелен и Колина Смарта.

Самсон. Я буду грызть ноготь по их адресу. Они будут опозорены, если смолчат.

Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Самсон. Грызу ноготь, сэр.

Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Какая-то зацикленность на ногтях. Ногтем большого пальца я зацепил передний зуб и, прищелкнув языком, выдернул палец изо рта по адресу Шекспира. Надо понимать, Самсон просто тормозил, но потом придумал что-нибудь похлеще. Я заглянул на несколько страниц вперед: слова, слова, слова – и снова почувствовал себя как на уроке, когда мозг просто скользит по поверхности, будто пущенный по толстому льду камешек.

В очередной раз я закрыл пьесу и смежил веки. Как-то в детстве мне приспичило разобрать старые наручные часы, привести их в порядок и сделать подарок отцу; зачарованный сложностью механизма, я вскоре приуныл, потом разозлился и в конце концов засунул в корпус все пружинки и винтики, замотал часы скотчем и потихоньку выбросил в сточное отверстие.

Утро понедельника, девять часов, на улице дождина.