Стоик

В глубине души он, конечно, ни в коей мере не был готов отказаться от всех своих прежних трюков, связанных с организацией и управлением транспортных сетей. Скорее уж, поскольку его схемы были не столь широко известны в Англии, как в его стране, он более чем склонялся к учреждению компании для одного, компании для другого, по одной для каждой из линий или для существующей системы, для линий, которые должны быть добавлены и которые должны быть переделаны, а их «разводненные» акции надлежало продать доверчивой публике. Так делались подобные дела. Публике всегда можно обманом всучить что угодно, если представить это как нечто многообещающее. Это зависело от качества, респектабельности и стабильности, которые можно придать товару с помощью правильных ассоциаций. Составив в уме план действий, он немедленно отправил телеграмму Сиппенсу с благодарностями и инструкцией оставаться в Лондоне до его дальнейших распоряжений.

Тем временем мать Бернис приехала в Чикаго и устроилась во временном жилье, а Бернис и Каупервуд, каждый по-своему, рассказали ей, что произошло и как все они соединены теперь этими новыми связями, которые, возможно, чреваты осложнениями. Хотя поначалу и в присутствии Бернис миссис Картер и позволила себе некоторое количество слез – вызванных главным образом ее критическим отношением к ее прошлому, которое, как она совершенно искренне утверждала, и было истинной причиной нынешнего положения ее дочери, – тем не менее она ни в коем случае не была сокрушена в той мере, в какой ее неустойчивое сознание иногда ей нашептывало. Потому что в конечном счете, размышляла она, Каупервуд – великий человек, и, как он сам теперь сказал ей, Бернис не только унаследует немалую часть его состояния, но и в случае смерти Эйлин или в случае ее согласия на развод с ним он безусловно женится на Бернис. Пока же он, конечно, официально останется тем же, кем был прежде: другом миссис Картер и опекуном ее дочери. Что бы ни случилось и невзирая ни на какие слухи, возникающие время от времени, они должны держаться этого объяснения. А по этой причине все их публичные появления должны быть сведены к минимуму и происходить только по необходимости. То, что он и Бернис могут частным образом изобрести для себя – это касается только их, но они никогда не должны находиться на одном пароходе или в одном поезде, а также останавливаться в одном отеле где бы то ни было.

Что же касается Лондона, размышлял Каупервуд, то все они смогут найти там для себя заметное место в обществе, в особенности если, как он предполагал, все пойдет хорошо, и он сможет найти союзников в высоких финансовых кругах и, возможно, использовать свою связь с Бернис и ее матерью как средство для встреч благоволящих ему сил и друзей в их доме, поскольку он ожидал, что миссис Картер превратит свой дом в некое подобие салона, который будет выглядеть естественным и надлежащим образом для вдовы с дочерью, имеющей средства и хорошую репутацию.

Бернис, конечно, была полна энтузиазма – ведь эта идея изначально ей и принадлежала. И миссис Картер, слушая Каупервуда, невзирая на свое представление о нем как о человеке безжалостном и до жестокости бескомпромиссным в том, что затрагивало его личные интересы, почти убеждалась, что все это к лучшему. Бернис изложила свое собственное видение ситуации на самый практический манер:

– Мама, я по-настоящему люблю Фрэнка, – сказала она матери, – и хочу как можно больше быть с ним. Ты сама знаешь, он никогда не пытался взять меня силой – я сама пришла к нему, и именно я предложила ему этот план. Ты же знаешь, мне долго казалось неправильным, что мы только берем, ничего не давая взамен, с тех самых пор, когда я узнала, что деньги, на которые мы живем, не твои деньги, а его. И все же я вела себя так же трусливо, как и ты, слишком эгоистично и боязливо, чтобы заглянуть правде в глаза и принять жизнь такой, какая она есть, какой она стала бы для нас, если бы он от нас отвернулся.

– Я знаю, что ты права, Беви, – сказала ей мать чуть ли не умоляющим голосом. – Пожалуйста, не укоряй меня. Я и так достаточно настрадалась. Прошу тебя. Я никогда ни о чем другом и не думала – только о твоем будущем.

– Хорошо, мама, хорошо, – сказала Бернис, смягчаясь, потому что она ведь любила мать, хотя та и была глуповатой и заблудшей. Да, в школьные свои годы Бернис была склонна свысока смотреть на вкусы, знания и суждения матери. Но теперь Бернис, зная все, смотрела на мать в другом свете, ни в коем случае при этом не оправдывая ее полностью, она все же прощала ее, сочувствовала матери в ее нынешнем состоянии. Она больше не произносила никаких оскорбительных или снисходительных замечаний в адрес матери, напротив, относилась к ней с добротой и пониманием, словно пыталась компенсировать те человеческие недостатки, что были ей свойственны.

Потому она теперь и добавила мягко, утешительно: