Стоик

Что это могло означать? Может быть, что-то связанное с продажей акций или облигаций. Если так, то он с радостью возьмется за подобную работу. Сидя в своей комнате и размышляя над этим неожиданным звонком, он начал вспоминать, что он читал и что знает про Каупервудов. Они пытались пробиться в нью-йоркское общество, но планы их расстроились, в связи с чем ходило немало слухов. Но потом мысли Толлифера вернулись к идее работы и к тому, что это может означать с точки зрения социальных связей; его вдруг охватила странная радость. Он принялся разглядывать свое лицо и фигуру, а также одежду в шкафу. Он должен побриться и помыть голову, вычистить и выгладить одежду. Он, пожалуй, никуда сегодня не пойдет, будет отдыхать, чтобы выглядеть свежим завтра утром.

На следующее утро он появился в офисе Каупервуда более смиренный и сговорчивый, чем когда-либо за долгие годы. Потому что ему казалось, что эта встреча каким-то образом предвещает новый поворот в его жизни. На это, по крайней мере, он надеялся, входя в кабинет, в центре которого за большим столом красного дерева и увидел этого знаменитого человека. Едва шагнув за порог, он сразу ощутил себя маленьким и ничтожным, потому что человек перед ним, хотя и не проявлял никакой невежливости, а напротив, пытался создать атмосферу непринужденности, был при этом холоден и погружен в себя. И Брюс, глядя на него, видел перед собой человека красивого, сильного и властного. Обо всем этом говорили большие магнетические и абсолютно непроницаемые голубые глаза, сильные изящные руки, так легко покоившиеся перед ним на столе, простое золотое кольцо на мизинце правой руки.

Это колечко много лет назад ему в камеру филадельфийской тюрьмы передала Эйлин – он тогда, перед началом своего беспрепятственного восхождения, упал на самое дно, и это кольцо, которое он не снимал с тех пор, было знаком ее неумирающей любви. И вот теперь он на пару с неким подонком, светским денди, собирался с помощью фальшивки отвлечь ее внимание, чтобы самому беспрепятственно и счастливо предаваться радостям любви с другой женщиной. Вот уж воистину одна из форм нравственного падения! Он полностью отдавал себе в этом отчет. Но что еще ему оставалось? То, что он собирался сделать, следовало воспринимать как должное, и причиной тому были условия, которые создала и сформировала сама жизнь посредством его поступков и поступков других людей. И теперь эти условия никоим образом нельзя было изменить. Для этого было слишком поздно. Он должен был действовать смело, вызывающе, жестоко, так, чтобы страхом вынудить людей принять его методы и потребности как неизбежность. И потому теперь, спокойно и довольно холодно посмотрев на Толлифера и указав ему на стул, он начал:

– Мистер Толлифер, прошу – садитесь. Я позвонил вам вчера, поскольку есть дело, которое требует человека, обладающего немалым тактом и социальным опытом. Полностью я разъясню вам его суть немного позднее. Могу сказать, что, прежде чем вам позвонить, я предпринял некоторые изыскания, касающиеся вашей персоны и вашей жизни, но могу вас заверить, не желая вам при этом никакого зла. Напротив. Я понял, что смогу быть вам полезным, если вы будете полезны мне.

В этот момент он улыбнулся яркой улыбкой, на которую Толлифер ответил хотя и не без сомнений, но искренне.

– Надеюсь, вы не узнали обо мне ничего такого, что сделало бы этот разговор бесполезным, – печально сказал он. – Я готов признать, что жил не самой безупречной жизнью. Боюсь, что это было предрешено уже одним моим появлением на свет.

– Вполне вероятно, что так оно и есть, – сказал Каупервуд весьма располагающим и утешительным голосом. – Но, прежде чем мы станем говорить об этом, я хочу, чтобы вы со всей откровенностью рассказали мне о себе. Дело, которое я собираюсь вам предложить, требует, чтобы я знал о вас все.

Он одобрительно посмотрел на Толлифера, а тот, отметив это, вкратце и в то же время вполне честно, рассказал всю историю своей жизни, начиная с юности. Выслушав его историю, Каупервуд, немало увлеченный рассказом, решил, что его собеседник принадлежит к несколько более порядочной и менее расчетливой категории людей, чем он надеялся, – Толлифер показался ему откровенным и непредсказуемым, искателем наслаждений, а не пронырливым и своекорыстным. И потому он решил, что может говорить с Толлифером более ясно и откровенно, чем он собирался поначалу.

– Таким образом, в финансовом плане вы на мели?

– В той или иной мере, – ответил Толлифер, криво улыбнувшись. – Думаю, что я всю жизнь в той или иной мере сидел на мели.

– Что ж, место это обычно многолюдное, как мне представляется. Но скажите мне, не пытаетесь ли вы сейчас, сегодня, собраться с силами и воссоединиться с той социальной группой, к которой когда-то принадлежали?

Он отметил безошибочно узнаваемую тень отвращения, мелькнувшую на лице Толлифера, когда тот ответил:

– Да, пытаюсь. – И опять эта ироническая, почти безнадежная и в то же время интригующая улыбка.

– И каковы ваши успехи на этом поприще?