Стойкий запах лосьона

— Вам спонсор нужен, Марк Григорьевич, — подмигнул Сева.

— Для этого дела спонсоров не сыщешь, Сева, я кустарь-одиночка.

— Не скажите, — загудел тренер. — Наука не должна быть сиротой, — с умным видом изрек он, одним духом опростав фужер с «Боржоми».

— Чем тебе так интересен случай с нашим Юрой Зиминым? — спросил Туровский. — Банальная история, у тебя же таких много.

— Не совсем банальная.

— Нам бы не очень хотелось, чтоб ты возился вокруг этого, — понизив голос, сказал Туровский.

— А мы могли бы выступить спонсорами Марка Григорьевича, как думаешь, Олег? — снова заговорил Гущин, наполняя рюмку Костюковича коньяком, а свою водой.

— Конечно! — подхватил Туровский.

— Что вас смущает в моем интересе к смерти Зимина? — спросил Костюкович.

— Спортивный мир, Марк Григорьевич, это клановая система, свои тайны, их обсуждают только в своем кругу. Как у вас, у врачей. Вы ведь тоже не очень любите, когда со стороны кто-то проявляет интерес к вашим неприятностям. Нам это внимание ваше не очень приятно, разговоры пойдут. Вы должны нас понять, Марк Григорьевич, — сведя брови произнес Гущин. Что у нас на десерт, Олег?

— Мороженое с фундуком.

— Скомандуй подавать! Только пусть вареньем не поливают.

— Виктор Петрович прав, Марк, — закивал Туровский.

— Хотите, мы будем вашими спонсорами? Сколько надо? Если что, немного «зеленых» наскребем, — Гущин откинулся на спинку стула, глядя выпученными глазами в лицо Костюковичу. — Только оставьте Зимина в покое. Думаете, матери приятно, когда после всего опять возникает имя ее сына?

«Это я уже почувствовал: жалобы главному, в прокуратуру — подумал Костюкович, ловя быстрым взглядом их лица, но промолчал. — Что ж, Зимин их воспитанник, человек клана, как определил этот бугай…». Ему надоели эти разговоры, он поднялся, пошел в туалет. Когда вернулся, демонстративно посмотрел на часы:

— Мне пора… Вы догуливайте, а я как-то сам доберусь, может идет какой-нибудь автобус.

— Что ты, Марк! — воскликнул Туровский. Мы тебя отвезем, — он позвал официантку, обнял ее за плечо и увел к стойке бара платить.

Все разом поднялись.

Ехали молча, разморило — кого от еды, кого от выпитого. Костюковича от того и другого, его начала всасывать дремота, он встряхивался, старался, чтоб не заметили и мысленно ругал себя, что принял приглашение на этот обед, было ощущение, что унизился — подтолкнула к такому ощущению возникшая внезапно мысль: «А ведь они пытались меня в сущности подкупить!.. В чем же дело?.. Почему они так отгораживают от меня Зимина покойника, уже не принадлежащего им?..»

17

Левин не хотел садиться обедать один, ждал жену с работы, но ее все не было. «Стоит за чем-нибудь в очереди», — решил он, отправился на кухню, чистить картошку было лень, и он поставил на плиту кастрюлю с водой, чтоб сварить макароны.

В дверь позвонили. У жены были свои ключи, поэтому спросил:

— Кто?

— Это Марк, Ефим Захарович.

— Входи, сосед, — Левин распахнул дверь. — Ты, кстати, будем обедать. Мне одному неохота, скучно. Выпьем по пятьдесят граммов. Макароны любишь? Откроем кильку в маринаде. Есть борщ и котлеты… Проходи, садись.

— Спасибо, Ефим Захарович, я только что отобедал.

— Экий ты торопливый. Ира тебя, смотрю, обихаживает, вон животик наметился. Она хорошая девочка.

— Этой девочке уже под сорок, — засмеялся Костюкович.

— Но я-то помню ее школьницей… Ты ко мне или к Виталику?

— К вам. За советом. У меня неприятность.

— Какого рода?

— Умер больной. Мать написала жалобу в прокуратуру, мол, халатность, ошибка в диагнозе, невнимание и прочее. Хотя и делал все, что мог, поверьте. У него был тяжелейшие инсульт. Молодой парень, спортсмен. Даже если бы он выжил, а шансов там почти не было, то это «почти» означало, что он остался бы полным инвалидом: паралич, отсутствие речи, все это необратимо… Меня вызывали в прокуратуру.

— В какую?

— Шевченковского района. Следователь Думич.

— Этого не знаю. Наверное, новенький, из молодых… Что ты ему сказал?

— То, что и вам сейчас. Делал все, что нужно в этих случаях, все, что мог: капельницы, инъекции. Он прожил двое суток с небольшим и умер не приходя в сознание.

— История болезни есть?

— Конечно. Но следователю этого мало.

— Почему?

— В жалобе сказано, что я ошибся в диагнозе.

— А вскрытие?

— Подтвердило мой диагноз.

— Так в чем же дело? Надо снять копию с протокола вскрытия.

— Протокол потеряли, — Костюкович уклонился от подробностей на тему исчезновения протокола.

— Это хуже, — Левин задумался. — Тебя, конечно, потаскают, нервы потреплют. Тут еще многое будет зависеть от того, какую позицию займет руководство больницы: главврач, начмед. У тебя как с ними?

— С начмедом нормально. С главным похуже, он вообще дерьмо. Едва ли станет меня защищать, скорее отдаст на съедение.

— А зав патологоанатомическим отделением как?

— Она подтвердила мой диагноз. Вскрывала она.

— Это важно.

Костюкович хотел было сказать, что это ничего не меняет, поскольку «они любовники», как сказано в жалобе на имя главврача, и подтвердить диагноз теперь нечем — все похищено, но передумал.