Стойкий запах лосьона

В конце длинного коридора из боковой двери, из душевой, появилась девушка. Из торцевого окна падал солнечный свет, и Костюкович увидел, что она очень миловидна, прекрасно сложена, красоту фигуры подчеркивал откровенный купальник, высоко обнажавший бедра. На плече у девушки висело широкое красное махровое полотенце. Костюковичу показалось, что лицо ее ему знакомо. Впрочем, такие лица попадались в уличной толпе, на трамвайных и троллейбусных остановках, в их миловидности был какой-то стереотип, повторяемость… И в этот момент из той же кабины душевой к удивлению Костюковича вышел Сева Алтунин. Он был в одних плавках. Костюкович отвернулся и быстро направился к выходу…

— Чего этот ученый опять приходил? — Гущин подсунул здоровенный кулак под челюсть, уперев локоть в столешницу. — Что они, гении, могут определить по трупу?

— Если очень захотят, смогут, — Туровский расхаживал по кабинету.

В углу сидел Сева Алтунин.

— Уже вряд ли, — сказал он.

— Ты помолчи, тебя не спрашивают, — грозно сказал Гущин. — Ты уже наворотил. — И снова Туровскому: «А зачем ему хотеть, этому Костюковичу? Что ему надо от нас? Чего он нос сует?»

— Занимается своим делом — наукой.

— Копает он, Олег, копает, помяни мое слово, — он зашагал по комнате. — Лучше бы Юру Зимина спас! Живой он полезный был, чем покойником в чьей-то диссертации.

— Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, — кивнул Туровский на Алтунина.

— Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы — это наши заботы, а для посторонних — «во дворе злая собака». Понял? Спорт дело семейное. А мы и есть семья. — Гущин замотал головой и повернулся к Алтунину. — А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей раздолбайкой!

— Я же говорил вам, что она слышала, — тихо ответил Алтунин. — Хотел, как лучше.

— Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое вот что вышло!

— Зато теперь все в ажуре, — ответил Алтунин.

— Нет, ты видал! — сказал Гущин Туровскому. — Он еще оправдывается! Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!

— Ладно, — успокаивающе сказал Туровский. — Нечего толочь воду в ступе.

— Что Погосов? — миролюбивей спросил Гущин.

— Пока ничего, — ответил Туровский.

— Ты звонил клиентам? — обратился Гущин к Алтунину.

— Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска, Днепропетровска, Киева.

— Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, — сказал Гущин. Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! — как бы напомнил он Туровскому. — Мы ведь в это всадили «зелененькие», — хмыкнул он, довольный своим каламбуром…

Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал, что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала. Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре, ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала, нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще грянуть. «Ну и черт с ними!» — думал он…

Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии, все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию, возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного, когда тот увидит восстановленные стекла…

Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул какой-то парикмахерский запах — резкий, сильный, но приятный. «Лосьон, как тогда в больничном тоннеле и в машине!» — вспомнил он. Из ванной доносился шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из махрового полотенца. Костюкович потянул носом.

— Не принюхивайся, — сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого аромата… Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать… Сумасшедший Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..