Стойкий запах лосьона

— Нет… Ну что, начнем? — Левин взялся за телефон, набрал коммутатор пивзавода. — Будьте добры, 5-13… Алло!.. Алевтина Петровна? Здравствуйте. Моя фамилия Левин… Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне срочно нужно повидать вас… Нет, по телефону это долго и не в ваших интересах, коммутатор дело ненадежное… Интригую?.. Нет, я не интригую… Есть такое бюро, занимается всякой всячиной… Уверяю вас, отлагательства не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы… Это при встрече… Да, прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок… Левин Ефим Захарович… Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, — он опустил трубку и сказал Михальченко: — Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил… Я поехал…

— Если Чекирда объявится, что ему сказать?

— Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну…

— Куда едем, Ефим Захарович? — спросил Стасик, когда Левин уселся в машину.

— На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?

— Нет, я люблю «сухарик», я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой там виноград давят?!

— Слышал…

Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты «7» висела табличка «Начальник отдела снабжения и сбыта».

Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной. Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил сразу и подумал: «Властна».

— Я — Левин, — сказал он кратко.

— Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?

— Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется «След».

— Многозначительное название.

— Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени. Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел на пенсию с должности прокурора следственного управления.

— К чему эта преамбула? — перебила она.

— Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову — он посмотрел на нее. Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.

— Дальше, — спокойно сказала она, словно приняв его условие.

— Вот это — так сказать, исповедь шофера Дугаева, — Левин вынул из папочки сцепленные скрепкой серые странички. — Она весьма многословна, но я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте, пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.

— А где сам Дугаев?

— Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.

Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела снабжения и сбыта.

— Что же требуется от меня — опровержение или подтверждение? спросила она, закончив читать.

— Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать затея безнадежная, а подтверждать или нет — дело ваше. Я ведь не из прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю договорные обязательства перед нашим клиентом.

— Какие тут возможны варианты? — не то Левина, не то себя спросила она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. Вы же сразу побежите в милицию.

— Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят, поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно, уже официальное лицо — некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего Дугаева.

Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, — выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол, такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных постов, — деловых, властных, амбициозных, тщеславных — Левин полагал, она не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т. е. унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего… И он не ошибся, она спросила:

— Какие вы даете мне гарантии за мою откровенность?

Он понял, что она имела в виду: