Стойкий запах лосьона

Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на часы.

— Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия… Марк, зачем им это нужно было?

— Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от того, что знаю сейчас.

— Ладно, к подробностям вернемся, побегу…

Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он — к двери на улицу…

Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой трансформаторной будки.

— Чего глаза красные? Ревела? — спросил Володя Покатило.

— У меня неприятности, — ответила Аня.

— У всех свои неприятности… Быстро же ты Юрку забыла. Не успел помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.

— Он женится на мне.

— Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.

— Не твое дело. Ты зачем пришел?

— Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском, решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.

— Не смогу я. Увольняюсь отсюда.

— Чего так?

— Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.

— Там проценты большие берут, не выгодно.

— Уходи! — встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда Костюковича. — Не хочу с ним встречаться, — и, не прощаясь, быстро пошла в сторону подстанции «скорой».

— Чумная, — пожал плечами Володя.

Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.

— Здравствуйте, доктор, — поприветствовал Володя.

— Здравствуйте. Что вы у нас делаете?

— Надо было встретиться с одним шофером со «скорой». Он обещал канистру бензина.

— Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? — спросил Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный вход — на улицу.

— Кто готовится туда, а кто — в Будапешт, — усмехнулся чему-то Володя.

— А что в Будапеште?

— Дунайский кубок.

— Тоже хорошо.

— Кому как…

Они попрощались…

Сперва Деркач никак не могла начать говорить — произнесет фразу-другую, остановится, скажет Левину:

— Нет, не так, не то…

А потом пошло, как по накатанному, без заминок, вроде даже торопилась она. По долгому опыту Левин знал такое состояние допрашиваемых: сперва упор, не сдвинешь с места, тяжкое молчание, как сопротивление. Но когда дожмешь, раскачаешь — логикой ли своей, или жестким тоном, или мягким доверительным словом, или тоже молчанием — терпеливым, выжидательным, как бы безразличным, — или умышленно вывалишь все факты и улики, чтоб допрашиваемый ужаснулся — когда вот так дожмешь и, почувствовав, что вот-вот — бросаешь на чашу весов последнюю гирьку в виде: «Ну что, может отложим на завтра? Или покончим со всем этим сегодня?», — видишь по глазам, как хватается человек за возможность избавиться наконец от унизительного состояния и, заметив, что следователь как бы случайным движением придвигает к себе еще чистый протокол допроса и берется за ручку, — человек начинает говорить, говорить, говорить. Спешит, словно боясь, что не успеет выговориться…

Нечто подобное случилось и с Алевтиной Петровной Деркач. Как умная женщина, она поняла: этот пожилой, не очень опрятно одетый человек знает все или почти все, морочить ему, опытному следователю, голову бессмысленно, а, главное, опасно — встанет и уйдет разозленный, что его принимают за дурака… Он уловил главное — какой смысл похищать, чтоб тут же уничтожить? — и уже тянул за это звено.

— Завод, который затеял строить Чекирда, становился для нас костью в горле.

— Для кого «для нас»?

— Для меня и руководителей четырех из шести райторгов города. Ну и для сошки помельче — для продавцов. Вы представляете, что такое продавать пиво на улицах из этих железных бочек на колесах? Тут не только недолив, но и левое пиво. Вы видели в сезон, а длится он полгода, с мая по октябрь, какие очереди жаждущих выпить кружку; разочарование очереди, когда пиво кончается? И вдруг возникает завод, делающий баночное пиво. В достаточном количестве и цена пониже. Чекирда просто уничтожал нас своим заводом.

— Серьезный конкурент, — заметил Левин.

Но войдя в исповедальный раж, она не услышала иронии, сказала:

— Еще бы!.. И мы решили: заводу не быть! Сошлись во мнении, что единственный путь — уничтожать оборудование, которое он получает на валюту. Он не выдержит этого, разорится, валюты у него не хватит. Не буду вам говорить, сколько мы теряли, если бы Чекирда одолел нас. Скажу только, что если б вы расторгли с Чекирдой договор и забыли об этом деле, мы бы могли предложить вашему бюро, скажем, миллион, — она сделала паузу, как бы передыхая, но Левин понял эту уловку: дает возможность обдумать ее предложение.