Стойкость

Веселый вид и без того был у Юткевича: хмельное без­различие и мальчишеская удаль охватили его. Собственно говоря, он выполнял задание с подъемом, словно разраба­тывал особенно сложную композицию: творческий экстаз и фантазия снова волновали артиста. Он шел по вечерней улице, насвистывая арию из модной оперетки. Под мато­вым круглым фонарем встретил высокого человека в на­рядном пальто и фетровой шляпе.

— Добрый вечер! Мне скучно, Ганс, пойдем к девочкам.

— Есть, Фред! — весело отозвался Юткевич.

Они, как заправские гуляки, оживленно беседуя,— «ах, какие это были девочки!» — веселым шагом шли по тро­туару.

Пройдя несколько перекрестков, друзья-гуляки задер­жались возле сверкающего парадного подъезда огромного серого здания.

Человек в фетровой шляпе, продолжая шутить и сме­яться, проговорил:

— Стойте здесь. Когда из подъезда выйдет человек и отдаст вам саквояж, идите вдоль этой улицы. Ну, все! — и он исчез в двери.

И тотчас пропало веселое настроение, и лишь теперь он заметил, какой туман стоит над городом, лишь теперь ощу­тил всем телом холод, не сдержался — застучали зубы. Глубоко засунув руки в карманы, прошелся по тротуару, стараясь выглядеть по-прежнему беззаботно-веселым. «Что с тобой, Стась? — спрашивал самого себя, боясь этого вопроса.— Что с тобой произошло? Ты — вор?»

Но вопрос так и остался вопросом, ответить не успел: из тумана перед ним вырос шуцман, и Юткевичу на ка­кое-то мгновение показалось, что фигура шуцмана за­слонила собой весь мир.

—· Следуйте за мной.

Собрав в комок все силы, Юткевич метнулся на сере­дину улицы и побежал...

...И засвистело в ушах, загрохотала мостовая, замель­кали фонари, лица, гримасы, внутри возникло что-то лег­кое, стремительное, увлекающее — и оно подталкивало вперед и вперед...

...И на бегу казалось ему: он один, все опустело, все замерло на момент на одном месте — и автомобили, и лю­ди, и ландо, и россыпь рекламных огней...

...А потом что-то тяжелое обрушилось на него, тело пе­реполнилось гулом, показалось, что гибнет мир, и внезап­но в памяти возник Крушноярск.

Когда он опомнился, был день. Скупое солнце пробива­лось оквозь мокрое узенькое оконце, капли на стекле вспы­хивали алмазами, а на грязном цементном полу лежал солнечный квадрат.

Юткевич, словно его испугало что-то, сорвался с ку­шетки.

Нет, это что-то другое. Тогда... тогда были огромные ок­на готического рисунка, мягкая кушетка и шинель... ши­нель с голубыми нашивками лежала на полу.

Звякнули ключи. Идут... сюда идут! Сейчас войдет веж­ливый и элегантный адъютант генерала Белова, подни­мет с пола шинель, повесит на спинку кресла... Стук тя­желых сапог, и детина в косую сажень ростом, с толстыми мясистыми, как филе, щеками приближается к нему.

— Руки!

Они дрожат у Юткевича, и нужно черт знает сколько сил, чтобы протянуть их. Глухо щелкает механический замок наручников.

— За мной!

Он, держа перед собой руки, пьяными шагами идет за ним, идет и чувствует, что следом за ним движутся вооруженные шуцманы. Они идут длинным темным коридором, и провожают их, глядя сквозь круглые дыры в бессчетных дверях, глаза — одни лишь глаза.

Острог!

Они пересекают наискось закованный в камень и желе­зо двор. Кто-то сверху, с энного этажа, кричит, но слов на таком отдалении не расслышать: кажется, что человек во­ет... жутко, как сумасшедший.

Папиросный дымок тает, и остроносое лицо следователя как бы отвешивает короткие поклоны: то вниз, то вверх, то вниз, то вверх.

— Я ничего не знаю... я артист... вы меня, вероятно, помните... я просто прогуливался... я жертва случая...

— Вы ничего не знаете, а мы знаем все. Это усугубит ваше положение...

Следователь, кривя в улыбке узкий рот, доводит до све­дения арестованного, что ограблен банк, что преступники убили клерка и вице-директора, случайно, совершенно слу­чайно находившегося в банке. И, наконец, следователь кла­дет перед Юткевичем малиновый шарф и спрашивает с какой-то вкрадчивостью в голосе: .

— А это... вам не приходилось видеть на ком-нибудь?

Потом мягче и даже с внезапным сочувствием, не до­ждавшись ответа, говорит:

— Я верю вам, что все это чистая случайность... Вы ин­теллигентный человек, представитель искусства. Ах, я вам пришлю в камеру Тэна. Прекрасная книга! Вы читали? Ну, тогда мы подберем что-нибудь иное... Я допускаю, что у вас могло возникнуть профессиональное любопытство к преступному миру, не правда ли? Видите, я не ошибаюсь. Но ведь вы цивилизованный человек и подумайте, что угрожает вам... цивилизованный европеец... человек искус­ства... вас ждет позор, публичный скандал, пожизненная каторга. Подумайте.