Стою за правду и за армию!

Расстояние между нами и неприятелем стало понемногу увеличиваться и, наконец, я начал замечать, как убегающие всадники стали время от времени оглядываться на нас и что-то между собою перекликаться… По опыту, господа, я знал, что это оглядывание назад – плохой для нас признак. Это значит, что азиаты соразмеряют свои силы с нашими, и если перевес на их стороне, то они обыкновенно по знаку быстро поворачиваются назад и так же стремительно, как убегали, бросаются навстречу врагу. А потому неудивительно, что я сильно был смущен, заметив эти частые оглядки, видя наши слабые силы и усталость коней (которые уступали в силе и выносливости неприятельским) и не видя своих обходных колонн. Я приказал трубачу подать отбой и сбор. К счастью, неприятель не рискнул броситься на нас, хотя и значительно превышал в силах… Направляясь обратно в сомкнутом строю по полю сражения, усеянному трупами неприятеля, мы встретили генерала Кауфмана, объезжавшего войска. Я доложил генералу о нашем славном деле, о полном поражении неприятеля. Но он и тут не поверил мне, а приказал казакам вынуть шашки, чтобы убедиться, в крови ли они…

Это недоверие меня глубоко оскорбило, хотя, конечно, я и вида не показал. Но сотни неприятельских трупов, разбросанных на протяжении пяти верст, и выпачканные в мусульманской крови острые казачьи клинки были наглядными доказательствами нашего молодецкого подвига. Объехав фронт, осмотрев внимательно поле сражения и убедившись, что я не лгу, Кауфман протянул мне руку, крепко поцеловал меня и, сняв с себя Георгиевский крест, надел его на мою грудь… С этих пор Кауфман стал относиться ко мне с полным доверием, и мы сделались с ним друзьями…

– Вот этот крест, – продолжал Скобелев, выпив стакан вина и показывая на мою грудь, – тот самый, который я получил от Кауфмана за это незабвенное в моей жизни дело…

Взоры всех невольно обратились на меня. Все стали рассматривать этот беленький крестик, украшавший грудь двух знаменитых русских генералов – Кауфмана и Скобелева – и, благодаря капризному случаю, очутившийся теперь у меня. Крест был далеко не новый – эмаль на нем уже сильно стерлась и местами отстала[241].

Долго после того еще тянулась оживленная беседа. Много было выпито вина, много пережито в воспоминаниях хороших минут, много говорено задушевных и горячих тостов…

– Вот что, господа, – обратился я, уже сильно захмелев и отуманенный этими горячими напитками, к сидевшим близ меня товарищам. – Мало нас – офицеров, простых смертных, украшенных этим почетным военным орденом! А сколько между тем в нашей армии действительно есть храбрецов, героев, которые, по разным причинам, не получили этого креста, хотя по всей справедливости и заслуживают его вполне. Выпьем, господа, за здоровье этих славных русских юнаков!

Обед кончился довольно поздно…

Спустя дня два Скобелев хотел отобрать от меня этот крестик.

– Послушайте, Дукмасов, отдайте мне назад мой крест. Он мне дорог как память о Кауфмане. Я его надел на вас тогда так, сгоряча!

– Нет, ваше превосходительство, что хотите со мной делайте, – отвечал я решительно, – но креста обратно вам я не отдам. Для вас он дорог как память о Кауфмане, а для меня – как память о вас. Вы лучший ценитель моих боевых заслуг и первый порадовали меня этой царской наградой. Вы же сняли его со своей груди и надели на меня, сказав при этом, что дарите его мне. А слова вашего, ваше превосходительство, вы никогда, кажется, не изменяли! Не отнимайте же у меня, Михаил Дмитриевич, этого крестика, заслуженного мной под вашей командой: он будет для меня лучшим воспоминанием во всей моей будущей жизни!..

– Ну, Бог с вами! – сказал Скобелев, пожимая мою руку. – Пусть будет ваш. Но только смотрите, Дукмасов, берегите его! Достался он нам – мне и Кауфману – не даром. Он стоил жизни многим лучшим русским людям, хотя, правда, еще больше и неприятельским… И, пожалуйста, не поправляйте его – пусть так и останется с выкрошенною эмалью!

Я дал слово, что свято исполню его волю.

Приказом по действующей армии Скобелев назначен был командующим 4-м корпусом, который он должен был принять от генерала Веревкина. Штаб корпуса находился в селении Св. Георгия, куда мы вскоре и переехали из Сан-Стефано. Таким образом, мы находились на левом фланге нашей армии: с правой стороны расположились казаки полковника Желтоножкина, с левой, в деревнях Богаскиой и Арнауткиой – конные гренадеры и лейб-драгуны до самого Черного моря.

Скобелев немедленно выбрал позиции для каждой части войск. Впереди Св. Георгия и вблизи них расположились все лагерем в палатках. Сам Скобелев со штабом тоже скоро перебрался из Св. Георгия в лагерь, который находился впереди Дербента-Хана, перед Райской долиной, при узле дорог из Константинополя в разные пункты. Впереди стояла 30-я дивизия, за нею, уступом, 16-я.