Стою за правду и за армию!

Кроме постоянных забот о своих войсках – солдатах и офицерах – он помогал им нередко и материально из собственного кармана. Впрочем, это Скобелев позволял себе делать потому, что был слишком богат. Не будь у него этих сотен тысяч, он, вероятно, был бы гораздо расчетливее, экономнее.

Жилось в лагере гораздо веселее и, главное, здоровее. Прелестный воздух, роскошная растительность и чудный вид окрестностей – все это было так хорошо, что, казалось, остался бы здесь навсегда. Кроме того, здесь мне жилось куда спокойнее.

В Сан-Стефано у меня выходили постоянные истории с полицией. Натура у меня чисто русская, широкая! Умеренность, аккуратность и благоразумие – для меня та же китайская грамота. Не могу ничего делать наполовину, по-немецки! Воевать так воевать, кутить так кутить! Ну напьешься с боевыми приятелями в каком-нибудь кафе-шантане и перейдешь границу приличия!.. (Трезвый я никогда ни в чем не попадался.) А тут еще эти француженки, подлые, проходу не дают:

– Cher cosaque, mon ami! Donnez moi seulement un napoleon![242]

Ну, взорвет, понятно, такое нахальство, выругаешься как-нибудь нечаянно трехэтажным словом, а представитель полицейской власти тут как тут. Запишет мою фамилию (а меня там все знали!) и коменданту (генералу Штейну)[243] сейчас и доложит. А Штейн – Скобелеву, а Скобелев – мне нахлобучку! Хотя часто Михаил Дмитриевич мне многое прощал, а нередко даже и потешался моими проказами.

– Послушайте, вы, азиат, – сказал мне раз Скобелев за обедом, – если вы будете еще так вести себя, я прикажу посадить вас в клетку и отправлю на Дон!

– Пожалуйста, ваше превосходительство, – отвечал я, выпивая стакан красного вина, – я давно уже соскучился по своей станице. Очень вам буду благодарен!.

Здесь же, на позиции, полиции не было, и нам жилось гораздо привольнее. Иногда компаниями мы, офицерство, ездили в Константинополь специально покутить. Возвращались оттуда обыкновенно усталые, довольные и всегда с пустыми кошельками.

Постоянные лагерные хлопоты и заботы, естественно, утомляли Скобелева, и иногда, в часы досуга, в виде развлечения он устраивал поездки в Константинополь, Буюк-Дере и окрестности. Чтобы лучше ознакомиться с местностью, поездки эти Михаил Дмитриевич совершал обыкновенно верхом.

Раз как-то мы отправились верхами в Буюк-Дере, где Скобелев имел дело в нашем посольстве. Сопровождали его кроме меня еще Марков, Лисовский и четыре казака. После легкого завтрака, верхами направились мы кратчайшим путем через Пиргос в Буюк-Дере. Предстояло сделать около пятидесяти верст. День был жаркий, лошади наши тяжело дышали. Почти все время мы ехали шагом. Дорога была довольно хорошая, и очень часто встречались прекрасные фонтаны, в которых мы утоляли жажду.

Около пяти часов вечера мы выехали на шоссе, которое вело в Буюк-Дере из Константинополя и устроено было в 1840 году султаном Абдул-Азисом[244] для французской императрицы Евгении[245], гостившей в Буюк-Дере… Сплошные сады южных фруктовых деревьев, с их чудным ароматом, тянулись по обе стороны дороги и придавали этому уголку какой-то райский оттенок. Наконец, часов в шесть вечера, мы въехали в Буюк-Дере – довольно хорошенький, хотя и небольшой городок. Остановились все в лучшей французской гостинице. Хозяйка гостиницы, очень веселая, бойкая и хорошенькая француженка, очаровала нас своею любезностью, разговорчивостью и пикантностью. – Да она преинтересная! – сказал Михаил Дмитриевич, который был в самом веселом расположении духа. – Вы пригласите ее с нами обедать, – прибавил он, обратившись к Лисовскому.

Предложение Скобелева, переданное Лисовским, француженка приняла с восторгом.

– Avec grand pleisir, monsieur! – щебетала она. – M-r le general Scobelev – c’est a dire, blanc general – n’est ce pas? C’est le heros de la guerre![246] – засыпала она вопросами Лисовского.

Умывшись и приведя несколько в порядок свои туалеты, мы собрались в зале, уставленной изящной мебелью и со вкусом убранной цветами. По стенам висели портреты французских императоров и маршалов и несколько военно-исторических картин из периода славных войн Французской империи. Здесь же между прочим рельефно выделялся в большой золотой раме портрет нашего Государя, что, конечно, приятно удивило всех нас.

Михаил Дмитриевич вскоре вышел в залу в чистом кителе, раздушенный, сияющий и любезно предложил руку красивой женщине. Мы отправились в соседний хорошенький кабинет, где уже был накрыт стол на пять кувертов[247], освещенный дорогими канделябрами. Скобелев усадил рядом с собой пикантную француженку и самым усердным образом начал за ней ухаживать. Последняя, в свою очередь, немилосердно кокетничала с ним. Обед проходил очень весело, оживленно. За вторым блюдом Михаилу Дмитриевичу пришла вдруг в голову какая-то мысль. Он подозвал к себе Маркова и что-то шепнул ему на ухо. Тот улыбнулся, кивнул головой и куда-то вышел. Скобелев между тем завязал с хозяйкой разговор о России, о ее обитателях, о казаках… Француженка с интересом слушала его.