Стоход

На сеновале было темно. Только в одном месте пробивался сквозь щель узенький голубой луч света.

— Про Олесю ничего не слышно? — спросил Гриша.

— Да я ж еще не ходил на село… Ты вот что… Может, полиция придет, то, если что-нибудь знаешь, держись крепче.

Гриша тяжело вздохнул:

— Ничего я про нее не знаю…

— Да я не только про нее. И про учителя… — Заметив, что Гриша хочет что-то возразить, дед поднял руку: — Я не выпытываю. Мое дело дать тебе добрый совет. Ты уже большой и понимаешь не меньше, чем другой в сорок лет. Ну, то я пошел…

* * *

Вспоминая последний разговор с Олесей, Антон понял, что она убежит в Советскую Россию, не зря же так расспрашивала дорогу. «Пропадет в болотах!» — подумал он и, запасшись едой, в тот же день отправился в долгий путь. Помня, что каждое воскресенье Олеся ездила на могилу матери, Антон решил, что и на этот раз она обязательно туда выйдет. Она не может уйти, не попрощавшись с единственным, что осталось у нее в этом краю. «Но застану ли ее там? — размышлял Антон. — Всегда она ездила на лодке. Пять часов туда, пять обратно. Сейчас на лодке она побоится. А пешком тут вдвое дальше. Если она и доберется сегодня, то ночью на кладбище не пойдет. Ну а до утра я ее догоню…»

* * *

Гриша вернулся домой в полночь и удивился, что мать с дедом не спят, молча сидят у невесело горящего коминка. Три дня молодежь всего села искала убежавшую Олесю. И вот сегодня обнаружилось, что вслед за нею исчез и Антон Миссюра. Мать, видно, об этом тоже узнала, сидит грустная, словно после похорон. Гриша боялся, что она опять, как и вчера, будет ругать его за то, что забросил работу и бродит по болотам. А она, увидев его, молча подала на стол закрытую полотенцем, видно недавно сваренную, бульбу. И лишь когда он так же молча принялся за еду, сказала печально:

— Не ищи больше Олесю. Она с Антоном ушла в Советы.

— Кто сказал? — привскочил Гриша.

— Антон, — односложно ответила мать. — Только никому не говори. Он приходил ко мне прощаться.

— За Антона не переживай, — спокойно заговорил Конон Захарович. — Ему давно надо было пробираться в Советы. Там он станет человеком. Тут он все равно жил, как на чужине.

* * *

Смеркалось, когда, закрыв ворота конюшни, Санько пошел в барак. Следом за ним катился черный мохнатый щенок. Мелкими острыми зубами щенок хватал Санька за длинную разорванную штанину, урчал и злился.

— Дурень! Думаешь, я для забавы ношу такие рваные штаны? — говорил Санько, оглядываясь. — Соберу денег, куплю настоящие, по своему росту… А эти брошу на плетень: играй… — Вдруг Санько заметил, что кто-то вошел в его комнатушку. Махнул рукой: — Шарик, отстань.

Открыл дверь, а там Гриша с ребятами.

— Вы чего притаились? — громко спросил Санько.

— Тихо! — прошептал Гриша. — Завешивай окна, чтоб никто не знал, что мы тут. Я достал новую книжку. Можно у тебя читать?

— Давно бы. Не додумались раньше!

— Я додумывался, — возразил Иван Параныця, живущий в этом же бараке. — Да тут тонкие стенки, все слышно соседям.

— Санько, ты что-нибудь стругай или пили, чтоб не разобрали наш разговор, — предложил Гриша. — Вон у тебя потолок провалился…

— Ага! — Схватив небольшую, почерневшую от времени доску с нар, на которых спал без всякой постели, Санько ткнул в обвисший угол потолка. Глина и прелая соломенная труха обвалились на нары и сырой земляной пол. По комнате клубами закружилась горькая, затхлая пыль. Санько сбегал во двор и принес два метровых чурбака.

— Читай, — сказал он и старой заржавелой пилой начал медленно водить по сучкастому дереву.

Зажгли на шестке лучину. Уселись на поленьях вокруг Гриши.

И сначала долго говорили о побеге Олеси и Антона. Теперь все село об этом говорило. Завидовали им, вздыхали. А наговорившись, начали читать «Овод».

* * *

В солнечное июльское утро гости из Варшавы совершали прогулку по владениям графа Жестовского. Ехали по лесной просеке. Граф говорил об охоте в этом старом, окруженном болотами лесу. В ногу с его вороным жеребцом шагал молочно-белый конь с лебединой шеей. На нем в голубой амазонке с фотоаппаратом через плечо и записной книжкой в руке сидела княжна Тереза, дочь давнего варшавского друга графа. Княжна выдавала себя за журналистку, хотя никакого отношения к журналистике не имела: два года назад она окончила Берлинский юридический институт. Граф это знал и ее увлечение журналистикой принимал снисходительно, как очередной каприз. Княжна записывала и фотографировала все, что видела и слышала. Мужчины, следовавшие за хозяином на таких же холеных рысаках, старались окружать вниманием и заботой веселую, говорливую княжну. Но Тереза все время держала своего коня рядом с хозяйским и слушала только графа. Пан Жестовский был польщен ее любопытством и вниманием и говорил с вдохновением подвыпившего салонного поэта.

Княжна слушала графа, как прилежная ученица. Для нее это был очень интересный урок с живыми наглядными пособиями, урок о европейских джунглях, о крае болот, колдуний, диких кабанов и угрюмых оборванных крестьян.

Выехав из лесу, остановились перед Чертовой дрягвой.