Стоход

Юноша метался по городу, присматривался к прохожим, чего-то искал, что-то высматривал… искал среди них тех, кто сумел бежать из концлагеря…

Каждый по-своему встретил приход оккупантов. Одни решили отсидеться, «набрав в рот воды», другие намеревались, спалив все свое добро, уйти в лес. Пан Суета надеялся правдой или неправдой сделать Олесю своей женой, хотя знал, что об этом же мечтает и Сюсько. А в Ганночке пробудилась необычайная жажда деятельности. Она почувствовала, что наконец-то настала пора исполнить давнее желание — разбогатеть. Быстро, внезапно, у всех на виду разбогатеть и зажить разгульно, пышно, всем на зависть. Возвратившись с похорон, она первым делом пошла в сарай и откопала маленький почерневший сундучок.

Больше сорока лет назад, еще в публичном доме, начала она откладывать деньги на черный день, как это делали все проститутки. Потихоньку скопила приличную сумму. Обменяла на нетленное золото, и вот теперь оно оживет в ее руках.

Надев самое лучшее платье и захватив с собой только сумочку с золотом, Ганночка уехала в Брест, ни с кем не простившись: здесь теперь не оставалось никого и ничего, достойного ее внимания.

* * *

Оляна пробыла в одиночной камере целую неделю. Никто ее не допрашивал, никто никуда не вызывал. И если б не кормили, она считала бы, что о ней забыли.

Лишь когда все камеры полицейского участка были переполнены, к ней в камеру втолкнули арестованных. Это были незнакомые люди из других сел, и все же Оляна обрадовалась им, надеясь, что легче будет вместе ожидать своей участи. Но когда этих людей одного за другим стали уводить на допрос и одних расстреливали, а других приволакивали в камеру избитыми до бесчувствия, до потери человеческого облика, жизнь ее превратилась в кошмар. Она не могла уснуть ни днем ни ночью. И завидовала тем, кого увели в «Хвоинки». Так называлось быстро выросшее кладбище на холмике, поросшем хвойным молоднячком. Лесок этот был в километре от полицейского участка, и в оконце хорошо было видно, когда вели кого-нибудь на расстрел. Каждый заключенный обреченно посматривал на эти «Хвоинки»…

Наконец Сюсько вызвал ее и с веселой улыбкой сказал:

— Ну, Оляна Кононовна, пойдем посмотрим наше хозяйство. — Он кивнул Левке Гире, стоявшему у дверей камеры: — Открывай по порядку, без задержки, у нас мало времени.

И Савка повел Оляну по огромному, длинному коридору. Левка открыл дверь. Савка подтолкнул Оляну к порогу. И та, решив, что ее сюда переводят, молча, покорно вошла в камеру. На нарах сидели незнакомые мужики с окровавленными лицами, на которых не было видно глаз.

— Нравится? — все так же весело спросил Сюсько. — Идем дальше.

В следующей камере сидели люди, на лицах которых крови не было, зато синяки и черные кровоподтеки делали их неузнаваемыми. У всех были огромные раскровавленные губы и блестящие, как перезрелый синий баклажан, раздутые скулы. Глаз или совсем не было видно или они чуть поблескивали из щелочек, заплывших сплошным черным месивом.

— Дальше, швайнэ-ррайнэ! — воскликнул Сюсько.

В третьей камере Оляна увидела неподвижно распластанное на полу человеческое тело, искровавленное, исполосованное все теми же черно-синими кровоподтекам!

— Видела? — остановившись против Оляны, громко произнес Сюсько. — Так мы поступаем с теми, кто против нас. А тех, кто нам помогает, мы щедро награждаем. Зови Антона домой. Дам новый дом и хозяйство. — Савка неожиданно дружелюбно обратился к арестованной. — Напиши ему, пусть сам придет.

Оляна с ужасом глянула в глаза коменданта.

— Не бойся. Мне давно нужен человек с такой силой, как у твоего Антона. Пусть вместе с Гришкой возвращаются в село. Нам и музыкант нужен!

— Гриши нету, — печально прошептала Оляна.

— Что, никакого слуху? — недоверчиво спросил Сюсько.

— Никто его больше не видел с того дня, как уехал.

— Ну ладно. Идем. Пиши. — И Савка доверительно прошептал: — Я на Антона не сержусь за убийство Барабака. Остался бы тот дурень живой, не бывать бы мне комендантом. Зови Антона. Он станет моим заместителем… Ей-бо!

Оляна простодушно посмотрела в глаза Сюсько и, отрицательно качнув головой, ответила:

— Нет. Того я не можу.

— Ты не хочешь… спасти человека?!

— Люблю я его. — И, с тяжелым вздохом взглянув на замордованное тело, лежащее на полу, тихо закончила: — Меня кончай, а его… Нет! Ты себе как хочешь, Сава, а Антона я тебе на муки не отдам!

— Ну, тогда пеняй на себя! Левка, уведи ее. Завтра мы на веревке, как дикого кабана, приведем твоего Миссюру, и пройдет он все, что ты видела.

Весь остаток дня и всю ночь Оляна гадала, что значили эти слова коменданта. «Неужели он узнал, где теперь находится Антон? Но кто может сказать ему об этом? Олеся? Она на новом месте не была и не знает, куда переселился Антон со своими товарищами. Да ничего он не знает, этот мокрогубый бугай, иначе не выпытывал бы».

Уснула Оляна только под утро чутким, тревожным сном…