Столешников переулок

Сначала глаза выхватывают товары, разложенные на прилавках и развешенные на веревках и шестах в несколько ярусов, а уши – зазывные крики продавцов, но вскоре предметы и звуки сливаются во что-то одно, не поддающееся описанию и обозначению, которое является частью потока. Вдруг видишь что-то яркое – кофточку, полотенце, мягкую детскую игрушку, – оно, гудя, приближается, как бы падает на тебя, потом резко отшатывается и исчезает, сменяясь другой вещью. У высокого круга стадиона толпа разделилась на несколько ручьев, выкинув на отмель прихваченный по пути мусор. Предметы и звуки разъединились и немного померкли. Теперь можно тряхнуть головой, возвращая ее в нормальное, дорынковое состояние и посмотреть на схему, нарисованную Максом. Картограф из него никудышный. Впрочем, здесь и по сверхточной военной карте не сориентируешься. Оставалось понадеяться на удачу.

В этой части рынка людей было меньше. Начинаешь замечать, что шмотки, новые, не растерявшие фабричные запахи, повторяются, что в их смене есть закономерность. Как бы в муфтах из товаров стояли продавцы, мужчины и женщины всех возрастов и национальностей, даже негр один попался. Какие-то они все были одинаково блеклые. Казалось, что лицо определяет товар, которым торгуют: женщина-майка, мужчина-джинсы, старуха-шампунь…

– Новое слово в чистке обуви! Всего одно движение – и ботинки новые! – прокричал над ухом парень, стоявший в проходе, наклонился и провел чем-то по ботинкам. Жест был удивительно холуйский. Ботинки действительно заблестели, как новые. Парень разогнулся и сунул под нос что-то в темно-коричневом пластмассовом футляре. – Понравилось? Покупай!

Ровесник и, может быть, студент. Хотя нет, интеллекта на лице не хватает даже на троечника из технического вуза. Здоровый, голодом явно не изнурен. Парень потупился и большие, оттопыренные уши полыхнули. Казалось. сейчас швырнет новое слово в чистке обуви на землю, выматерится и уйдет с рынка раз и навсегда, выбрав между деньгами и гордостью последнее.

– Всего одно движение!.. – послышался сзади голос парня, постепенно набирающий былую силу, звонкость.

Дальше посреди прохода играли в так называемую беспроигрышную лотерею. На столике были разложены картонки с номерами, стоял прибор, похожий на переносной телевизор, – мышеловка, а чуть в стороне – японская магнитола – кусок сыра. В газетах все время писали, что это мошенники, что еще никто никогда не выиграл, но народу возле лохотрона толпилось порядочно, и не разберешь, кто из них «свои», а кто будущие жертвы.

– Эй, парень, на билет, забесплатно, я выиграла, ухожу, – девица с толстым слоем черной туши на ресницах совала карточку с цифрой «7». – Счастливый номер, и ты выиграешь!

– Не смеши меня.

– Я что, похожа на клоуна?! – искренне возмутилась она.

Глаза ее, карие с желтыми стрелками, смотрели, не выражая ничего. Им было не до этого, пытались удержать тяжесть ресниц, на которых тушь лежала толстым слоем, как раствор на кирпичной кладке.

– А я – на лоха?

Девица в ответ моргнула, верхние ресницы рухнули на нижние, раствор на раствор, и на щеки полетели брызги – несколько черных тонких частичек.

Метрах в трех от лохотрона стоял голубой вагончик, рядом с которым переминались с ноги на ногу четверо качков с извилиной на лбу: пытались что-то вспомнить, а что – уже забыли. Они пили пиво из бутылок. Рядом с ними, но как бы сами по себе, пили такое же пиво два милиционера, похожие на качков как фигурами, так и тупыми ряхами, полными презрения и беспредела. И те, и другие следили за порядком, который был у них общий.

Сзади схватили за рукав, сильно дернули, и раздался веселый голос Рамиля:

– Эй, ты куда?!

– Не заметил тебя. Тут такая толкотня…

– Я сначала тоже не мог врубиться. Пока место свое найду, час проплутаю, фалян-тугэн, – признался Рамиль, забирая сумки.

Он хотел еще что-то сказать, но, как всегда, захлебнулся в чувствах, и молча протиснулся в узкий проход между фанерными столиками, на одном из которых стояли открытые коробки с помазками для бритья, а на другом лежали пляжные сумки – прямоугольные кусочки лета. За вторым столиком торговала женщина в возрасте немного за сорок с рыжими, крашеными хной, волосами и с тем выражением лица, которое между женщинами считается умным.

– Друган притащил еще две сумки, будет, чем торговать! – сообщил Рамиль рыжей соседке и сразу повернулся к ней спиной. – Одну сумку надо отнести Олегу. У него место получше, я ему свое уступил, он уже все распродал. Сам отнесу. Ты пока найдешь, рынок закроется. Поторгуешь вместо меня. Вот цены, – показал он картонку, на которой через кривую линию были написаны розничная и оптовая цена. – Будут покупать больше десяти коробок, можешь скинуть немного.

– Чуть не забыл, Макс передал, что вьетнамцы подняли цену на десятку.

– Чурки узкопленочные! – беззлобно ругнулся Рамиль, который, как и большинство нерусских, любил обзывать более нерусских. – Алла, дай ручку, – обратился он к соседке. Повысив цену на помазки, он вернул ручку и попросил женщину: – Поможешь ему, если что. За мной не заржавеет!