Столешников переулок

На дереве, под которым стояли два серых мусорных контейнера, наполненных с верхом, закаркала ворона. Ее было трудно разглядеть – сливалась с потемневшим, мокрым стволом дерева. Птица слетела на землю, опустилась рядом с остатками песочницы, напоминающей пятно размытой, бледно-желтой краски. От песочницы к контейнерам перебегала толстая крыса с длинными розовыми сосками. Ворона догнала ее, схватила за хвост. Крыса обернулась, встала на задние лапы, согнув передние у груди, отчего стала похожа на каратеиста. Роста она оказалась почти такого же, как птица. Ворона отпустила хвост и отпрыгнула, а когда крыса побежала дальше, догнала и тормознула вновь. Крыса опять приняла боевую стойку и была отпущена. Так продолжалось до тех пор, пока крыса не спряталась под мусорный контейнер. Ворона села на контейнер сверху, на самый край, принялась рыться клювом в мусоре, но время от времени поглядывала вниз, поджидая крысу.

Макс вышел из подъезда с двумя большими сумками из синтетического волокна, сине-белой и красно-белой. Обе были натрамбованы от души.

– На, – протянул он красно-белую, которую нес в левой руке. – До метро помогу, а дальше сам потащишь. Схему не потерял?

Перед выходом из дома он дал лист бумаги, вырванный из тетрадки в косую линейку, таких сейчас и не найдешь уже, на которой была нарисована схема рынка в Лужниках и обозначены места, где торгуют Рамиль и Олег.

– Шустрые ребята – вьетнамцы. Такая мелкота, а дела заворачивают… – сказал Макс. – Жил у нас в соседнем дворе такой же мелкий, только кореец, кажется. Играли мы в футбол и выставили окно на первом этаже. Мяч разбил первое стекло вверху, упал между рамами. Подоконник был высоко, вот корейца, как самого мелкого, и подсадили, чтобы мяч достал. Залез он, переклонился через разбитое стекло – а оно посередине пикой торчало, – не достает. Он на цыпочки привстал, тянется – никак. Вдруг ноги соскользнули, и он накололся на пику. Орет, дергается и опускается все ниже. Кровища ручьем по стеклу. Пока взрослых позвали… – он присвистнул и перехватил сумку другой рукой.

Ноша была не очень тяжелой, но неудобной, об ногу билась. У входа в метро Макс отдал вторую сумку и сунул в карман деньги на входной билет на рынок.

– С рук не бери, в кассах сейчас очереди уже нет, – сказал он. – Передашь ребятам, что вьетнамцы подняли цену на червонец.

Макс швырнул несколько мелких купюр нищенке, одетой в рваный и грязный болоневый плащ и обутой в дырявые тапочки со стоптанными задниками. Голые ноги ее покрывали синие узлы вен.

С двумя сумками идти было удобнее, хоть и тяжелее. И постоянно стукаешься ими об такие же сумки в руках других людей. Такое впечатление, что вся страна кинулась в торговлю. Синтетические сумки стали символом эпохи «купи-продай».

В вагонах орудовали другие нищие – «говорящие». На «Чеховской» вошла цыганка с выводком мал-мала-меньше. С тем неповторимым цыганским произношением – акцент не акцент, а будто преднамеренное коверканье слов, – оттарабанила речь и пошла по вагону, собирая деньги и останавливаясь перед теми, кому надо было особое напоминание. Почти все ее остановки оправдывались. Обобранные люди, видимо, еле сводящие концы с концами, кривились, точно сами забрали у кого-то последнее. Дети терроризировали неохваченных мамашей: подойдут к женщине или мужчине и молча дергают за одежду, глядя прямо в глаза. Работали неспешно, но за перегон прочесали весь вагон.

В переходе с «Боровицкой» на «Библиотеку Ленина» трудились старушки. Одна, сухонькая, подвижная, шла навстречу потоку и требовательно протягивала руку. Получив купюру, быстро прятала внутрь своих черных одежек, которых было много, наверное, весь свой гардероб напялила. Другая, тоже худая, сидела на раскладном стульчике у стены и держала на коленях картонную коробку из-под обуви с двумя крошечными котятами и картонкой с довольно грамотной просьбой подать на корм животным. Котятам на неделю хватило бы пакета молока. Почти у эскалатора, мешая пройти, стояла толстая тетка с раздутой, сырой физиономией, будто всю ночь пила воду. Эта просила на лечение. Конечно, простоишь в такой толчее и духоте несколько часов – никакого здоровья не останется.

На «Спортивной» по центру зала стояли перекупщики, предлагали входные билеты на рынок «почти задаром и без очереди». Кое-кто покупал у них. Рынок, можно сказать, начинался прямо от выхода из метро. Слева и справа выстроились в изломанные шеренги сручники и чего только не предлагали. Нищих было столько, что перестаешь их замечать.

В кассах, действительно, не было очереди. Работало их несколько, обслуживали быстро. Билеты рвали мордовороты с синими выписками из уголовного кодекса на здоровых лапищах. От них несло свежим перегаром, но на ногах стояли твердо. Между высоченным забором из металлических прутьев и началом торговых рядов было свободное пространство шириной метров в десять, словно для разгона. Разбежался и вклинился в поток, который сдавливает со всех сторон и несет за собой, успевай только ноги переставлять, иначе затопчут.