Столешников переулок

– Тебя и не возьмут! – разозлившись вдруг, бросила она. От нее пошел сильный фон агрессивности, готовность нагрубить, а потом развернуться и уйти. Смотрела под ноги, которые переставляла так, будто давила дождевых червей, выползающих на тротуар во время ливня: чмяк, чмяк, чмяк!..

– Когда ты злишься, твои глаза расширяются и вспыхивают и лицо становится чувственным, очень женственным. Это тот огонь, на который мужчины слетаются, как глупые бабочки.

Инга перестала давить червяков и произнесла как можно равнодушнее:

– Спасибо за комплимент. Тем более, что глупыми ты считаешь только женщин.

– Глупости оба пола покорны, но дам принято пропускать вперед.

– Между прочим, американцы измерили уровень интеллекта у Шарон Стоун и он оказался такой же, как у Эйнштейна, – язвительно заметила она.

– Тесты, конечно же, не могут быть неточными. Видимо, испытуемые находились в неравных условиях: Эйнштейн был в трусах, а Стоун – как всегда.

Инга засмеялась и заглянула в лицо. С удивлением впитав любовный посыл, потупилась и произнесла так, как сообщают о том, что узнали только что:

– А ты злюка!

– Есть немножко.

– Интересно, а что ты обо мне говоришь? – поинтересовалась она.

– Ничего никому.

– А Макс? – хлестко спросила она.

– Мы почему-то уверены, что люди думают о нас лучше, чем мы о них.

– И ты думаешь то же, что и он? Или еще хуже? – тихо задала она вопрос.

– Я о тебе не думаю. Я тебя люблю.

Инга не смогла сдержать радостную улыбку.

– Мне еще ни разу не объяснялись в любви посреди мокрой улицы, – молвила она низким голосом.

– Место имеет значение?

– В этом случае – да, – ответила она.

Улица, правда, была не так уж и мокра. Больше сырости было в людях, которые с озабоченными лицами шли по ней. После второго октябрьского путча большинство поверили, что коммунизм больше не вернется, что можно быстро и легко разбогатеть, и зашустрили. Судя по все увеличивающемуся количеству новых магазинов с дорогими товарами, кое-кому удавалось сказку сделать былью.

Инга посмотрела вверх, как показалось, на крыши домов вдалеке.

– Что там?

– Смотрю, где ты вчера Венеру нашел, – ответила она.

– Венеру я на земле нашел.

Инга остановилась.

– Ух, ты! – произнесла она высоким счастливым голосом. Взгляд ее, приглушенный сумерками, уколол глубоко и коротко. – Стихи не пишешь случайно?

–  Совершенно случайно.

– Интересно, какие? – стронувшись с места и повернув в сторону Столешникова, спросила она.

– Величиной с ладонь.

– Даже так?! – вроде бы с насмешкой, но и подзадоривающе произнесла Инга. – И о чем?

– Все стихи о любви.

– И о смерти, – резко сменив голос на низкий, сказала она.

– Смерть – это конец одной любви и начало другой.

– Смерть – это смерть и больше ничего, – возразила она и сразу переменила голос на нейтральный и тему разговора: – Где-нибудь публиковался?

– Нет. Предложил в один журнал, а там отказали: публикуют только модернизм. Я даже обрадовался, потому что считаю, что модернизм – это лазейка для бездарей. Отнес к их противникам, а там заявили, что модернизм им не нужен. Я понял, что публикуют только своих, и больше никуда не предлагал.

– Прочти что-нибудь, – попросила она.

– Не умею. Мне кажется, что произнесенные чувства вянут.

– Странно, ты все время говоришь то, что я мечтала услышать, но меня это не радует, – сказала она печально.

– Странно другое. Если мы влюбляемся в кого-то, значит, этот человек является лучшей парой для продолжения рода. Следовательно, и для этого человека мы – лучший выбор. А получается как в компьютерной графике – сплошные треугольники. Видимо, на наш выбор влияет не только природная целесообразность, но и наши комплексы.

– У влюбленных комплексов нет, – сделала вывод Инга.

– Получается, что любовь – это утилизатор комплексов.

– Заткнись! – весело приказала она.

В окне комнаты Макса и Олега метались голубоватые блики телевизора. Наверное, и Рамиль там сидел, потому что в его окне было темно.

Перехватив взгляд, Инга сказала:

– Уверена, что порнушку смотрят по видео.

– Эротику.

– Их интересует только порно, – настаивала на своем Инга.

– Разница между эротикой и порнографией – это величина наших предрассудков.

– Надо же! Теперь буду знать, что я из одних предрассудков! – язвительно молвила она, но продолжала держать под руку, направляя к входу в подворотню ее дома.

– Мы с удовольствием смотрим фильмы об убийствах – о самом противоестественном, античеловечном, а секс – то, что служит продолжению жизни, – считаем постыдным и пачкаем грязью. Наверное, потому, что искусство помогает виртуально разгружать инстинкты. Одни – жажду убийства – надо разгружать виртуально, другие – продолжение рода – только в жизни.

– Помолчи, а? – попросила она, отпустила руку и пошла впереди по узкой лестнице подъезда.