Столичный доктор. Том VI

Мне социалистов-революционеров не жалко ни грамма. Больших террористов, чем они, еще поискать надо. Боевая группа с Савинковым и Азефом сколько народу покрошила, что подумать страшно. А самое главное, совершенно бессмысленно! Режим ни капли не смягчился – только гайки сильнее закрутили и в ответ покрошили еще больше народа во время революции пятого года. И, главное, в Царском селе ничего не поняли. Огромный неповоротливый диплодок с маленькой головой начал раскачиваться и в семнадцатом рухнул с таким грохотом, что придавил собой все и вся. «Ответим красным террором на белый», и пошло-поехало. Нет уж! Мы будем исповедовать «столыпинские» «дайте России двадцать спокойных лет». И очень надеюсь, у Зубатова хватит духу разогнать эту камарилью, чтобы при слове «революция» им долго и мучительно икалось.

Склифосовский мое потрепанное состояние заметил, вспомнил ту новеллу из «Декамерона», где молодая девица встретила отшельника, и изгоняла с ним дьявола так усердно, что инициатор начал мерзнуть на солнце. Эх! Знал бы министр, что я совсем не прелестями Агнесс ночью наслаждался.

Посмеялись, пообещал попытаться отоспаться в обозримом будущем. Уж лучше пусть подшучивает над излишествами молодоженов, чем переживать начнет о террористах с револьверами. Николая Васильевича беречь надо, я с ним хочу еще долго работать. Потому что такие начальники раз в жизни попадаются. А иногда и реже.

А во время обеда случилось страшное. Я про это потенциальное несчастье старался не думать, подражая той самой беременной гимназистке, о которой сам так часто поминаю. Сначала что-то будто стрельнуло во рту, и я постарался не обращать на это внимания. Случилось, и ладно. Я даже продолжил жевать, и вдруг справа вверху что-то противно хрустнуло, и голову пробил мощнейший удар электрического тока, а потом… Слов для этого найти не получается. Совершенно вне зависимости от своего желания я вдруг протяжно произнес название ноты «ля», причем сделал это довольно интенсивно, так что в конце это перешло в долгий вой. И только после звукоподражания волку я выплюнул то, что буквально несколько секунд назад собирался пережевать и глотнуть. Смотреть на кусочек зуба, торчащий из куска котлеты де-воляй, не хотелось. Он сразу показался мне довольно большим. Естественно, я попытался обследовать место катастрофы путем ощупывания его языком. Вроде не очень много выкрошилось.

– Зуб? – участливо спросил Склифосовский, подавая салфетку.

– Аааа, – промычал я, не в силах заставить себя открыть рот.

– Срочно к дантисту, – принял Николай Васильевич очевидное решение.

Я был согласен на всё, даже на визит к этим садистам, по недоразумению считающимися врачами.

А так как обедали мы на Невском, то и выбрали ближайший зубоврачебный кабинет, в двадцать седьмом доме. Некто Гиршфельд А. А. обещал широкую улыбку, полную белоснежных здоровых зубов. При возникновении потребности пациенты после визита к этому кудеснику совершенно спокойно грызли стальные тросы и гранитные ступени.

Кабинет у дантиста прямо с порога кричал, что лечиться тут могут только очень успешные и знаменитые. Всё дорого-богато, и не дешманскими цыганскими мотивами, а солидной и уверенной красотой. Чтобы требование десятки за осмотр выглядело шагом навстречу клиенту, а не наглым и бессовестным грабежом.

Помощник дантиста, очень вежливый и прекрасно одетый молодой человек был со стрижкой настолько великолепной, что я дал себе зарок после облегчения моего состояния просить у него адрес барбершопа, в котором так замечательно приводят в порядок волосы на голове.

Семашко вручил ему визитку, где слова «князь» и «товарищ министра» имели свойство сразу бросаться в глаза, хотя для их печати использовался обычный шрифт. По крайней мере, жест, которым меня пытались направить к столу с аккуратно разложенными газетами, остался незавершенным, и молодой человек бросился в кабинет врача. Через секунду дверь вновь открылась, и меня пригласили внутрь.

Гиршфельд, лысый чернявый очкарик в костюме, белого халата не носил. Наверное, чтобы не травмировать и без того поврежденную психику пациентов. Меня усадили во вполне удобное кресло. Дантист сделал это с вежливой и радушной улыбкой. Он явно ее тренировал для своей любимой бабушки, с которой не виделся много лет. Мне на секунду стало жаль старушку, которая не увидит такое чудо. Потом перевел взгляд на бор-машину, и мне стало совсем плохо. Нет, не так. Мне стало хуже всего на свете. Гибель человечества в страшных мучениях после ужасной эпидемии явно была на втором месте. С очень большим отрывом. Этот прибор приводился в действие, блин, ногой! Дантист будет качать простую педаль, чтобы раскрутить сверло. Забудь, Баталов, о тех чудных, жужжащих как маленькая пчелка и совсем не страшных машинках стоматологов. Это дантист, и ты будешь мучиться!