Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

Хитрость, с которой от Александра добились молчаливого согласия на свержение его отца (а никакой иной мысли он и не держал в голове), была доподлинным фактом. Мне это известно от графа Строганова, одного из честнейших и умнейших людей, которых я знала, и к тому же человека, находившегося в курсе абсолютно всех происшествий русского двора. Он не сомневался в легкости, с которой Павла уговорили подписать приказ о заключении императрицы и ее детей, потому что знал об ужасных подозрениях, раздиравших душу и разум бедного государя. Накануне самого убийства, вечером, при дворе состоялся большой концерт, на котором присутствовала вся императорская семья. В один момент император, разговаривая в стороне с графом Строгановым, сказал ему: «Вы, верно, считаете меня счастливейшим из людей, мой друг? Я живу в этом замке, который построен и украшен по моему вкусу; впервые тут собралась вся моя семья; жена еще красива, старший сын тоже хорош собой, дочери очаровательны... Все они рядом со мной, и все же, когда я смотрю на них, то в каждом вижу моего убийцу». Граф Строганов, в ужасе отступив, воскликнул: «Вас обманывают, государь, это чудовищная клевета!» Павел остановил на нем свой угрюмый взгляд, потом, пожав ему руку, ответил: «Все, что я сказал, — правда».

Несчастного монарха преследовала мысль о смерти. Граф Строганов рассказал мне также, что накануне того дня, о котором я только что говорила, Павел, разглядывая себя в зеркале и увидев, что ему перекосило рот, сказал: «Ну раз уж так, дорогой граф, то пора на тот свет».

Я твердо убеждена, что Александр не знал о предполагавшемся покушении на жизнь его отца. Но даже все то, что было мне по этому поводу известно, не доказывает его неведения так ясно, как знание натуры самого государя, которое и придает мне уверенность в сказанном. Александр I обладал благородным и великодушным характером, в нем чувствовались не только какое-то особое благочестие, но и открытость, не позволявшая ему употребить коварство и ложь даже в делах политических. Узнав, что Павла больше нет, он впал в такое отчаяние, что никто из окружающих больше не сомневался в его неведении относительно свершившегося убийства. Лукавейший из людей не смог бы вызвать у себя тех слез, которые были пролиты им при этом известии. В первые минуты скорби он хотел отказаться от царствования, и я доподлинно знаю, что его жена Елизавета бросилась перед ним на колени, умоляя принять бразды правления. Тогда он направился к матери-императрице, которая, завидев его еще издали, закричала: «Уйдите, уйдите, я вижу на вас кровь вашего отца!». Александр воздел к небу полные слез глаза и сказал с тем выражением, что исходит из самой души: «Бог свидетель, матушка, что я не виновен в этом ужасном преступлении». Эти несколько слов прозвучали так искренне, что императрица согласилась его выслушать. Узнав же, каким образом заговорщики обманули ее сына, скрыв цели их предприятия, она поднялась и сказала: «Я приветствую моего императора». Александр, в свою очередь, встал перед ней на колени и, сжимая ей руки, горячо уверял в своем уважении и нежности…».

Царствование «самого мистического русского императора» Павла I завершило собой XVIII век. Вспомним слова поэта Адама Мицкевича: «Необходимо нечто большее, чем талант, чтобы понять настоящее, нечто большее, чем гений, чтобы предвидеть будущее, а между тем так просто объяснить минувшее».

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОБЫЧАИ ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

Живем, хлеб жуем, а ино и посаливаем.

Поскольку наши соотечественники, жившие в XVIII столетии, не очень-то любили вести дневники и вообще делать какие-либо записи, приходится обращаться к различным воспоминаниям иностранцев, посещавших Санкт-Петербург. Конечно, в основном они описывали придворную жизнь, с ее развлечениями, балами, обедами… Но иногда в этих записях проглядывает и жизнь города, с установившимися обычаями и правилами. Большей частью иностранцы рассматривали наши обычаи как нечто экзотическое, не понимая и не чувствуя глубины русской народной культуры. Но нам небезынтересны их впечатления.

Вспоминается одна сцена из романа хорошей польской писательницы Элизы Ожешко. Сидят в захолустье два шляхтича, выпивают. Один рассуждает об Африке: экзотика, дескать, и т. д. Другой лениво возражает: «Ты африканца сейчас в нашу Березовку притащи, уж какой она ему экзотикой покажется!».

Весьма удивлялся знаменитый Казанова петербургским обычаям. Ничего в них, конечно, не понял. Да, пожалуй, и врет много.