Столкновение

Дурноглядов скукожился в страхе.

Верижников попытался отказаться, но Маклаков ответил, что сейчас ему не до разговоров и либеральничать он не позволит, раз сказано исполнять, то нужно не пререкаться, а приступать к обязанностям.

— Сегодня в час ночи. Не уходи со смены. Дам тебе выходной, так и быть, если успешно справишься.

— Вправе ли я, стажер, заниматься вредной работой? — спросил Воприков.

Маклаков метнул молнии глазами. Он вперся взглядом в Дурноглядова, а тот тихо-тихо произнес:

— Согласно регламенту, положено исполнять только действующему персоналу со стажем не меньше трех лет. Из бригады

— Ну и что? — не согласился Баранов. — Что с того, что он стажер? Будем ему теперь зелёнкой мазать каждый раз, да пыль сдувать? Да когда я был стажером, даже обсуждать не полагалось решения начальства. Вот повелась молодежь, обнаглела совсем.

Воприков не унимался.

— Я тружусь больше полугода. И, мне кажется, тут многое требует перемен. С моей стороны нарушений в дисциплине не наблюдалось…

— Ну, это ты так считаешь, — перебил Маклаков, стуча ключом по столу.

— Пожалуйста, дослушайте меня. Я соблюдал все правила и предписания, и находил должным делать труд честно и качественно. Здесь же видится безразличие на каждом шагу. Например,

Нарушение порядка стало нормой, как и перекладывание ответственности на другого. Когда мне выдали направление, когда я в первый день зашел в цех, все твердили о некоей священной обязанности, о почете и долге перед обществом на литературном фронте. Сейчас вы предлагаете мне пойти на очередную сделку с совестью, оставить здоровье на утилизации литературного шлама, хотя я несколько раз рекомендовал отойти от технологии сбора шлама и внедрить новую. Зачем выбрасывать то, что по идее может пригодиться? Вдруг цензурный цех допустил ошибку, удалив полезное?

От последних слов взревела вся бригада.

— Ты посмотри-ка, здоровье он потерять не хочет! — завизжал Каляка, выпучив глаза.

— Перестань капризничать, как обиженный ребёнок, — яростно шептал в ухо Кержак. — Все занимались выбросом шлама, и ты тоже будешь.

— Завались, щенок, и слушай меня сюда! — рявкнул побагровевший начальник. — Ты думаешь, я буду слушать молокососа институтского? Шлам был, есть и будет! Всегда! Хоть знаешь, сколько литературных килознаков в год мы обязаны исполнять по заказу?! Дерьмо в жизни случается, сынок, а если ты не знал — иди и поплачь в подушку. Специальный литературный комбинат имени Сладкого стоит уже пятьдесят лет, отвечая за передовые позиции защиты общества от вируса зарубежного разврата, пережил 1991 год, переживет и тебя со мной. Пошел вон отсюда, я нарисую тебе такую рекомендацию, что ни один работодатель не возьмет.

Дурноглядов побледнел и, кажется, вытек по капле из кресла. Каляка с Августовым ликовали. Верижников что-то захотел заявить в ответ, но увесистая папка полетела в него: стажер, уворачиваясь, упал на пол, а папка громко хлопнула по стене. Сплошной мат Маклакова заставил гудеть окна кабинета.

Верижников, испытывая стыд, не понимал, что сейчас спас свою жизнь.

–

В курилке Августов, Каляка, Кержак и Нужин строили хохмы над стажером. Было душно, шумели трубопроводы над головой, дым, въедливый, растекался по потолку коридора. В серых комбинезонах они напоминали моль в тумане.

Зашел Маклаков, закурил, втянулся. Литработники напряглись.

— Пойдете вы, значит.

— Кто? — спросил в отчаянии не то Нужин, не то Каляка.

— Все вы. И Дурноглядов. Где он, кстати? Короче, берите его с собой и дуйте в помещение, пока не перекачаете шлам.

Маклаков, взбешенный из-за бывшего стажера, закрыл на ночь выход из цеха, пообещав открыть дверь, как только с чернухой будет покончено.

Компенсатор давления, стоя в плотном железобетонном колодце диаметром в десять метров и прикрытый для надежности толстейшей стальной плитой, молча ожидал своей участи. В крышке резервуара находились соединители с резьбой. Индикатор давления уже давно зашел за красную линию.

В помещении сухо и безжизненно, кроме механизмов и пульта управления ничего.

Дурноглядов заметил, что фильтрующие коробки для противогаза либо просрочены, либо не подходили по размеру.

— И что д-д-делать прикажете? — слезливо глядел он на противогаз.

— Словно не было такого раньше, — сказал Кержак. — Вот, я помню, однажды пришлось в девяностых, когда нас все кинули выживать без бабок, без каких-либо противогазов и респираторов работали. И ничего! Пошли уже, сделаем и забудем навсегда эту ночь.

— Сколько килорад в час? — Каляка опасливо рассматривал помещение.

— Три и шесть. Как и обещали.

— Может, быстро и без разговоров сделаем? Вдруг это заразно всё, а мы ещё дышим.