Столкновение у Балансира

— Знаю, знаю, — проговорил Джейсен. — Ничего не меняется, все попрежнему. — О ходе времени им напоминал лишь бортовой хронометр на <Соколе> да настоятельное требование Чубакки питаться, соблюдая обычные временные интервалы — без этого смена дня и ночи проходила бы для них незаметно. Внутри реггуль-сорной камеры было круглосуточно светло — не выясненный пока источник света располагался высоко под потолком помещения. Также здесь могло бы быть и круглосуточно тихо — если бы тишина не нарушалась шумом их шагов и разговоров. Но каждый воспроизводимый ими звук отдавался гулким пронзительным эхом, с продолжительностью в несколько секунд ниспадавшим с вершины конусообразной камеры к ее основанию. И сопровождавшее каждый звук эхо смешивалось с новыми звуками: смехом Анакина и рыком Чу-бакки, жужжанием техники и хлопаньем раскладного стула, низкими преисполненными важности голосами двух драллов, — превращаясь в небывалую какофонию.

В какой бы точке лагеря ни происходило оживление, отзвуки тут же разносились по всей камере, и каким-то образом она казалась менее неприветливой и заброшенной. Но пять-десять секунд спустя, как только все голоса замолкали и на комнату снова наваливалась гробовая тишина, возникало ощущение, что она кричит громче любого шума, в который раз напоминая о непостижимой древности сияния этих серебристых стен, о чужеродности и о моши, которая таится в ее чреве.

Ночь — или то, что у обитателей репульсорной камеры ее заменяло, — была самым трудным испытанием. Сон проистекал при по-прежнему непрекращающемся сиянии серебристых стен — дети спали в своих выносных постелях в тени <Сокола>, Чубакка — в привычной койке на самом корабле, оба дралла — на раскладушках, установленных в ховермобиле тети Марчи, а К9 подсоединялся к зарядному устройству. И наступала такая тишина, что даже малейший шум отдавался эхом, которое, казалось нетленным. Отзвуки любого покашливания, шепота, невнятного храпа Эбрихима — или плача Анакина во сне — казалось, возносились к небесам и нисходили обратно снова и снова.

Не самый лучший образ жизни, решил Джейсен. Но если подумать, это вообще трудно было назвать образом жизни. Все они, и даже Анакин, казалось, прекрасно понимали, что так не будет продолжаться вечно. Снаружи идет война, и однажды одна из враждующих сторон наткнется на это место.

Что будет тогда — все делали вид, что и знать этого не желают.

* * *

— Сядь прямо, — назидательным тоном говорила герцогиня Марча, — и прекрати стучать ногой по ножке стола. Здесь и так шумно, но это эхо просто сведет меня с ума, — покачивая головой, она перевела взгляд на Эбрихима. — Знаешь, племянник, скажу тебе честно — не могу я понять этих человеческих детей. Ну чего хочет добиться Анакин, все время сутулясь и издавая эти жуткие звуки?

— У меня нет такого большого опыта общения с ними, чтобы дать ясный и четкий ответ, дорогая тетушка. Но я хотел бы заметить, что многие человеческие родители также иногда не могут найти резон в действиях своих чад — и это несмотря на то, что они и сами когда-то были такими.

— Почему-то меня это ни капельки не удивляет. Полагаю, наша собственная малышня также склонна причинять массу неудобств окружающим, но, должна сказать, я не припомню, чтобы ты вел себя так же отвратительно, как Анакин.

— Эй, хватит разговаривать так, будто меня здесь нет! — возмущенно воскликнул Анакин. Эти взрослые драллы были еще хуже людей — постоянно третировали своих подопечных. — Я просто обдумывал… кое-что.

— И что же? — поинтересовалась Джейна.

И теперь вся честная компания уставилась на него, даже брат с сестрой.

— Просто кое-что, — уперся малыш.

— Что ж, Анакин, нет ничего плохого в том, чтобы думать, — заговорила тетя Марча. — Я уверена, что наша вселенная стала бы значительно лучше, если бы все хоть иногда занимались тем же самым. Но вот если ты будешь думать и при этом не шуметь, — ты окажешь просто великую услугу нам всем. Договорились?

— Договорились, — пробурчал Анакин.

Но он прекрасно понимал: ему необычайно повезло в том, что его не стали дальше засыпать расспросами. Потому что иначе ему пришлось бы признаться во всем — так как брат с сестрой непременно уличили бы его во лжи. И он бы имел на свою голову еще больше неприятностей. Временами Джейсен и Джейна вели себя так, будто они тоже взрослые.

Если бы он разболтал им, что думал о той контрольной панели, от которой его оттащил К9, поднялся бы жуткий крик. Но он знал, что панель должна привести его к чему-то. К чему-то большому, чему-то важному. К чему конкретно, он не был уверен. Но к чему-то точно. Он чувствовал это. Будто бы эта контрольная панель манила его, просила поспешить и наконец высвободить энергию механизмов, заставить их выполнять работу, для которой они и были предназначены.

Но теперь это уже было не важно. Его не спросили об этом. А значит, он мог думать, сколько влезет.

* * *

— Пойдем, дорогая тетушка, — обратился Эбрихим к герцогине. — Уже поздно. Спят все, кроме нас. Мы уже и так многого добились, и на сегодня, думаю, хватит.