Столько лет спустя

Удалось отозвать с боевых позиций и многих игроков, они оставляли в подразделениях автоматы, винтовки, пистолеты, кортики.

Неслыханное дело — в блокадном городе — футбол! История мирового спорта не знает подобного.

В те дни один из германских журналов напечатал фотографию панорамы Ленинграда — сразу на двух страницах, разворот. Подпись под снимком сообщала: город снят с расстояния в 4 километра. На снимке Ленинград открыт и беззащитен, видно, как блестят от солнца окна жилых домов. В короткой заметке говорилось об артиллерийском обстреле города. Цифры на панораме показывали расстояние до целей: до Смольного — 19,6 километра, до Адмиралтейства и Исаакиевского собора — 15, до Канонерской верфи — 10, до складов гавани — 8, до нефтехранилищ — 5,6 километра.

Ленинградец Олег Скуратов вспоминает, как 6 мая 1942 года ровно в двенадцать ноль-ноль на «запасном» футбольном поле у края Крестовского острова судья Николай Усов дал свисток и на поле выбежали динамовцы Ленинграда и команда балтийских моряков. Футбол как футбол, появились зрители — в ватниках, шинелях. Подошла группа рабочих с соседнего завода «Вулкан», пришли зенитчики (их батарея стояла рядом, на главном динамовском поле), появились жители из окрестных домов.

Начался артиллерийский обстрел, снаряды ложились рядом, один из них поднял столб воды в Неве напротив футбольных ворот. Судья забрал в руки мяч и собрал игроков. «Конец игре»,— решили зрители. Но Усов, посовещавшись, дал «спорный», и игра продолжалась.

После войны, спустя много лет, Николай Харитонович Усов сказал: «Я не собирался прекращать матч. Даже если бы обстрел усилился. Даже если бы вышел из строя кто-то из игроков. Мы выполняли боевую задачу штаба фронта».

Вечером того же дня немецкий коммунист Фриц Фукс, работавший на Ленинградском радио, передал в эфир слова, прозвучавшие над фашистскими окопами: «Здесь Ленинград, здесь Ленинград… Сегодня у нас был футбольный матч».

…А Геббельс уже заявил миру, что Ленинград мертв».

Чудовищная гитлеровская машина хотела сокрушить волю, подавить сознание, вырвать их с корнем, выжечь.

Город жил. В оперетте при свете коптилки шла «Роз-Мари», и зал был полон. Весной сорок второго в окружном Доме офицеров открылась выставка фронтовых художников. В городе работали библиотеки. Люди мыслили, творили.

«Я твердо верю в снятие осады — писал академик Никольский,— и начал думать о проектах триумфальных арок для встречи героев-войск».

Композитор Дмитрий Шостакович создает в эти дни свою знаменитую Седьмую симфонию. Впервые оркестр под управлением Элиасберга исполнил ее в осажденном Ленинграде. Музыканты, тоже, как и футболисты, были отозваны с фронта, сменили винтовки на музыкальные инструменты.

* * *

Почти четверть века спустя (столько лет спустя! За единицу времени уже берем век) симфонию снова исполнил тот же оркестр. На той же самой сцене сидели те из музыкантов, кто остался жив. А на опустевшие, осиротевшие места положили инструменты покойных, они как бы заняли места своих музыкантов.

И в зале сидели только те, первые, блокадные слушатели.

Оставшиеся в живых.

Конечно, зал был полупуст.

Какая музыка была,

Какая музыка играла,

Когда и души, и тела

Война проклятая попрала.

Стенали яростно, навзрыд

Одной-единой страсти ради

На полустанке — инвалид

И Шостакович — в Ленинграде.

Мы победили не только силою оружия, но и духовностью.

* * *

В 1942 году в блокадном, холодном Ленинграде смерть ходила по пятам за каждым. Войне было подчинено все. Фабрика грампластинок выпускала патефонные диски, на одной стороне которых тревожный голос предупреждал: «Граждане! Воздушная тревога!» А на другой стороне — «Воздушная опасность окончена. Отбой». На пластинках печатались инструкции по тушению пожаров, по оказанию первой помощи пострадавшим. Все это предназначалось для Ленинградского радио. И в этот репертуар записей, остро необходимых, строго подчиненных нуждам войны, была включена и песня «Синий платочек».

Рядом с порядковым номером матрицы на пластинках были вытиснены буквы «НКМВ» — Народный комиссариат минометного вооружения.

Вначале была музыка.

В 1939 году в Москву приехал знаменитый поляк — Ежи Петербургский. Король салонных романсов, король шлягеров. К тому времени его танго «Утомленное солнце» исполняли чуть не на каждом шагу, его «Донну Клару» распевала Европа и Америка.