Столько лет спустя

Голос у Богданова громкий, густой, властный, вопро­сы ставит кратко, жестко — времени в обрез, за день он должен принять шестьдесят человек (остальных выслу­шивают его помощники).

Клавдия Ивановна Грищенко пришла в архив за справкой для мужа, он болен, сам приехать не может. Подтверждение, что Демьян Григорьевич воевал, отыска­лось, он был командиром аэростатного отделения, защи­щал Москву. «…Старший сержант Грищенко,— читает вслух Богданов,— имеет 770 подъемов аэростатов заграж­дения без аварий…»

— Это много? — волнуется Клавдия Ивановна.

— Много,— отвечает Богданов. Он имеет в виду и другое: чтобы считаться участником войны, достаточно быть на фронте… один день.

В комнату вошел инвалид, как он сюда, в Подольск, добрался, непонятно: двигался с трудом, не мог говорить. Левой рукой он протянул листок бумаги с номером полка.

— Какой полк? — громко спрашивает Богданов.

Молчит.

— Какой полк? — почти кричит Богданов.— Стрел­ковый?

Молчит инвалид. Богданов стал изображать стрельбу из винтовки: зарядил, перезарядил. Инвалид отрицатель­но замотал головой.

— Артиллерийский? — полковник показывает, как за­ряжают орудие, дергает невидимый шнур. Инвалид снова отрицательно мотнул головой: нет.

Богданов изображал танкистов: надевал шлем, управ­лял танком. Потом — летчиков: сначала шла бомбарди­ровочная авиация (полковник открывал бомбовый люк, показывал руками взрыв), затем истребительную, воз­душно-десантные войска (вдруг догадался, стал рисовать парашют, стал писать на бумаге).

Нашел — штурмовой полк!

Времени ушло минут сорок. Чтобы в один день шесть­десят человек принять, ему после работы еще сидеть и сидеть.

Следом за инвалидом заглянул высокий мужчина:

— Разрешите войти, товарищ полковник!

Наголо острижен, голова в шрамах, тяжело опирает­ся двумя руками на самодельную трость. Видавший виды, к тому же изрядно помятый костюм застегнут по-военному на все пуговицы. Хузиев Фаттых Хузиевич. Из Оренбургской области. После наводящих вопросов выясняется номер полевой почты. Богданов мельком гля­нул на костюм.

— На поезде к нам ехали? Сколько за билет запла­тили?

— Одиннадцать рублей,— тихо отвечает Хузиев.

(Зачем полковнику, у которого нет секунды лишней, приемная полна людей, зачем ему эти лишние вопросы? «Да вы что,— ответил Богданов, мы шли с ним уже после работы по вечерней подольской улице,— вы что! Ведь инвалид в такую даль в общем вагоне ехал!..»)

Богданов снял телефонную трубку, набрал номер ди­ректора гостиницы архива: «Я знаю, что трудно, но одно место очень нужно! Убедительно вас прошу». Тут же выписал Хузиеву направление на ночлег.

— Отдыхайте и не волнуйтесь. До одиннадцати вы­спитесь?

И тут же начал обзванивать отделы, наводить справки о Хузиеве.

* * *

Вечером мы с Хузиевым встретились в гостинице. Ужинали, смотрели телевизор. Оказывается, он еще и на Халхин-Голе воевал. В батальоне авиаобслуживания. Обе ноги перебиты, голова, челюсть. Воевал, однако, до конца, и после войны чувствовал себя здоровым, спра­вок никаких не брал.

— Меня всего ломает,— говорит Хузиев.— И голова совсем плохая. Потому что волнуюсь. Что-то завтра скажут?

Ровно в одиннадцать Хузиев вошел в приемную.

— Ну, солдат,— полковник встал из-за стола,— вы только успокойтесь, я поздравляю вас, нашли все подтверждающие документы. Теперь и пенсия, возможно, бу­дет новая, и льготы… Поздравляю!

Солдат стоял, молчал, глаза повлажнели, но он сдер­живался.

— Мне радоваться нельзя,— ответил он.

Хузиев раскачал от плеча правую руку, левой поддел ее под локоть и уложил на стол, успокоил ее. Левой же рукой вложил в полуживые пальцы ручку и медленно расписался за полученные документы.

Полковник и сам волновался.

Глядя на них, я думал о том, какое это в высшей сте­пени гуманное учреждение — ЦАМО. Впрочем, любое учреждение — это люди.

В приемной архива своя книга отзывов:

«Здесь ко мне отнеслись, как родные». Старшина Л. Кроль. Москва.

«Полковник Богданов Михаил Иванович так вни­мательно выслушивает каждого посетителя, как мать сво­его ребенка». Автор — из Улан-Удэ, подпись неразбор­чива.

Богданов здесь работает сравнительно недавно, а до него пятнадцать лет бессменно принимал людей подполковник Степан Евдокимович Максаев. Благодарные посети­тели посвящали ему стихи, художники-фронтовики писали его портрет, скульпторы лепили его бюст.

Что тяжелее всего в этой сложной работе? Отказывать людям. В письме, заочно и то неприятно говорить «нет». А здесь, в приемной, с глазу на глаз — каково? Один из работников архива рассказывал, как однажды довелось ему дежурить в приемной. Он этот день запомнил надолго.