Столп. Артамон Матвеев

Царевич напружинился, поднял кубок над головой, подержал, поставил.

   — В батюшку, в дедушку! — запел Хитрово. — И дедушка, и батюшка на медведя с рогатиной хаживали.

   — Государю рисковать жизнь потехи ради — грешно, — сказал Фёдор, упираясь взглядом Богдану Матвеевичу в переносицу, как Симеон учил.

В другом шкафу хранились дары голландских купцов и посольств.

   — Дедушка вашего высочества Илья Данилович Милославский из Амстердама привёз. Ездил утверждать любовь и дружбу между Россией и Голландией.

Фёдор взял с полки стопу. Крытая кружка с носиком в виде зубастого льва.

   — Лев-то на гуся похож, — сказал Фёдор.

Хитрово так и рассыпался смешком:

   — И вправду! Лопаточкой нос! Гусь с гривой.

   — А цветы красиво резаны. Я возьму эту кружку.

   — Изволь, государь!

   — А сё что за крутень такая?

   — Лохань. Сё — волны морские, а в медальоне... вроде баба с ящерицей и, должно быть, мышь летучая.

   — Ваше высочество, дозвольте сделать толкование, — встрял в разговор учитель Симеон. — Сия баба — греческая царевна Андромеда. На небесных сферах я показывал созвездие вашему высочеству. Видите, Андромеда прикована к скале. Возле неё морское чудище — дракон. А летит герой Персей, под ним крылатый конь Пегас. Всё это событие помещено на небо. Дракон между медведицами вьётся. Персей, с головой Медузы горгоны, возле Андромеды, там и Цефей, её батюшка, там и Пегас.

   — Станислав Венславский лохань привёз, — решил взять верх в другом Хитрово. — Приезжал просить управы на Хмельницкого. Ему от ворот поворот, а серебра вон сколько! Всё в Гданьске сработано.

   — Орла я помню! — обрадовался Фёдор. — Подарок короля Яна Собеского.

   — Аугсбургский иудей сработал, — пояснил Хитрово, — Абрахам Дрентвентт. Каков орлище! Как когтями-то в скипетр да в державу вцепился — не отнять.

Прошли к следующему шкафу.

   — Олень! И копытца, и рожки, и цветы — всё живое! — воскликнул Фёдор.

   — Ру комой. Дар датского короля Христиана! — Хитрово взял оленя, так и этак показывал царевичу. — Великому государю Михаилу Фёдоровичу привезено. Королевич Вольдемар сватался к государыне царевне Ирине Михайловне. Сто тридцать предметов из серебра поднёс. А это — сахарное дерево. Блюдца как раковины. Дивная красота.

Из шведского серебра царевичу более всего приглянулся настольный водяной взвод — фонтан, стало быть. Хитрово был тут как тут.

   — Работа гамбургского мастера Петера Ора. Большой шар — сама земля, потом три яруса в виде листьев. А вверху, — Богдан Матвеевич покосился на Симеона Полоцкого, — грозный муж со стрелами.

   — Это — Юпитер, — важно молвил учитель. — Стрелы в его руках — молнии.

   — Вот-вот! — просиял Хитрово. — Из этих молний и брызжет. Воды налить — вода, а наливали — вино. Ах, как на солнце сверкает! Последний-то посол, прошлогодний, капитан Пальмквист, золочёную люстру привёз.

   — Да, я знаю, — сказал царевич. — Вот и рыцарь на коне. Рукомой. Я помню.

   — И сам собою бьющий фонтан, — показал на хитроумное сооружение Богдан Матвеевич.

   — А это в августе подарили, — узнал Фёдор. — Цесарские послы привезли.

   — Оконце в рукомое из горного хрусталя. Прозрачнее не видывал! — Хитрово выставил на стол и блюдо, и рукомой. — Перегородки из серебра с эмалью. Золотистые камешки — топазы, вишнёвые — гранаты. Ну а это бирюза. Отменнейшая. Такая голубизна — редкость. Сиреневые камешки — аметисты.

Царевич трогал хрусталь, дышал на него, смотрел через оконца рукомоя.

Вдруг по палате покатился шумок и в сокровищницу вошёл Артамон Сергеевич. Поклонился наследнику, поклонился Куракину, Хитрово.

   — Ваше высочество, разреши обратиться к Богдану Матвеевичу.

   — Изволь, — сглотнув слюнку, сказал царевич.

   — Великий государь послал меня поглядеть, как змея для театра устраивают.

   — Змеев во дворе, в сарае делают, — расцвёл фальшивой улыбкой Хитрово. — У нас здесь — иконы, кресты... Не пристало змеев держать.

   — Сего змея святой Георгий Победоносец копием пронзит, — сказал Артамон Сергеевич. — Какому из мастеров отдан заказ его царского величества?

Хитрово перестал улыбаться:

   — Федотке... Малахову Федотке.

Змей был в чешуе, громадный. Толстые звенья из белой жести позволяли Горынычу вить кольца. Возле башки крылья, морда кончается хоботом, лапы со шпорами, петушьи, хвост в шипах.

   — Распишем красками — и готово! — сказал Федот.

   — Жуть! — Артамон Сергеевич весело подвигал змеиными звеньями. — Не заклинит? Не порвётся?

   — На ремнях! — объяснил Федот. — Надёжно.

   — Глаза бы пострашней.

   — Будет исполнено! Сам, боярин, испугаешься.

   — Я-то?! — Артамон Сергеевич усмехнулся. — Вокруг меня змеюга на змеюге. Привык к шипенью. А где твой брат?

   — С неделю как из деревни приехал. Нам великий государь деревню пожаловал. — Федот поклонился. — Спасибо, Артамон Сергеевич, за память. Брат храм расписывал, да с лесов сверзился.

   — Господи!

   — Обошлось... Вот только иконы стал писать... по-крестьянски.

   — Отчислили из Оружейной?

   — Да нет. Он вроде бы и здоров. А на досках то избу какую-нибудь напишет, а то и вовсе — дерево али мальчонку... Я к нему и так и сяк, а он своё: «В детских глазах свет».

   — Привези мне иконы его писаньица. Да и самого. Возьму деревья райские красить.