Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

Видимо, кафе изначально задумывалось как детское, но благодаря своему географическому расположению поменяло статус. Здесь обедают, по большей части, солидные люди — в основном горкомовские работники. На нас с Кэт, джинсово-неформальских, они посматривают с неодобрением и, как мне кажется, скрытой завистью.

Мы едим из высоких металлических креманок пломбир, щедро политый шоколадом и засыпанный орехами, и пирожные «картошка», рецепт которых после Перестройки был утерян вместе с социалистическими идеалами.

Мне хочется праздника. После того, как дело сделано, Орлович получил по заслугам, а я выбил из него по-настоящему ценный приз и сделал важный шаг для своего дальнейшего развития, внутри образуется какая-то странная пустота.

Словно вершина, которую достиг и теперь тебе предстоит спуститься вниз, чтобы двигаться дальше.

А спускаться не хочется.

Хочется постоять на ней ещё немного, вздохнуть полной грудью, понаслаждаться видами… Чуточку продлить свой триумф.

Так что свою победу над мировой несправедливостью я решаю отпраздновать, прихватив с собой Кэт, которую уже привычно навещаю, оказываясь в Белоколодецке. Потому как праздновать в одиночку — это уже признак алкоголизма или нервного расстройства.

— Вот что ты за человек, — говорит Кэт и, несмотря на всё своё возмущение, уписывает в обе щёки пирожное «картошка». Когда она заканчивает, с сожалением собирает крошки. — Как я тебя, такого неотёсанного, со своими друзьями знакомить буду? Опозоришь же меня.

— С какими друзьями? — удивляюсь. — Разве я с ними ещё не знаком?

— Далеко не со всеми, — она задумчиво морщит нос. — Я про друзей по худграфу.

— Ты на каком сейчас курсе? — уточняю.

— На четвёртом, — говорит Кэт. — Точнее, закончила четвёртый, ещё год остался.

— Что дальше думаешь? — спрашиваю больше из вежливости, чем из любопытства.

— Я не знаю, — хмурится она. — Не хочу об этом думать. Давай сменим тему.

— Погоди-ка, — говорю я. — Тебе же вроде нравится рисовать, и фото у тебя хорошие получились, особенно для первого раза. Глаз верно поставлен, так в чём проблема?

— Знаешь, — она задумчиво звенит ложкой в кофейной чашке, — я с детства не была сама по себе. Даже в детском садике, когда люди слышали мою фамилию, сразу спрашивали, а кто твой папа?

— Понимаю, — киваю я.

— Нет, не понимаешь, — горячится она. — Я, когда в первом классе «Колобка» из пластилина слепила, меня первым делом спросили: «Тебе, что, папа помогал?» Все 10 классов учительница по ИЗО была уверена, что за меня все рисунки отец делает. Весь мой курс думает, что я благодаря его связям в институт поступила. «Грищук может вместо дипломной работы „Чёрный квадрат“ Малевича сдать, и ей всё равно пятёрку поставят», — ехидно передразнивает она кого-то.

Теперь мне многое становится понятным. В деньгах Кэт не особо и нуждается. Её подпольная студия звукозаписи и игра в «королеву фарцы» — это попытки доказать всем, а прежде всего самой себе, что она чего-то, да стоит.

Сама. Без папиного имени. Такой затянувшийся подростковый бунт.

— Ты фамилию сменить не думала? — на полном серьёзе спрашиваю.

— Думала, — кивает Кэт, — папа обидится. А я не хочу его расстраивать, он-то не виноват. И так…

Догадываюсь, что она про фамилию матери. Как я и подозревал, это серьёзный щелчок по отцовскому самолюбию.

— Дурёха — ты, — говорю.

— Чего?! — она вскидывает ладонь, — сейчас по лбу получишь за такое.

— А кто ты ещё есть? — спрашиваю. — Думаешь, я не помню, что ты не хотела в «стекляшке» выставляться? Другой бы за такую возможность когтями цеплялся бы. А ты просто спускаешь свой талант на ветер.

— Так ведь опять скажут, что папа протолкнул…

— Да плевать! — убеждаю. — Всегда найдутся те, кто объяснить чужой успех папой, мужем, связями, взятками, везением… А всё потому, что так эти людишки оправдывают…

— Свои неудачи? — перебивает Кэт.

— Если бы неудачи, — качаю головой, — чаще всего они настолько боятся провала, что вообще ничего не делают. Ведь если не выставляться, то и провалиться невозможно. Но ты ведь не боишься?

— Нет, конечно, — фыркает Кэт, — волнуюсь, конечно. Но… слушай, я никогда об этом в таком свете не думала…

— Давай так, — предлагаю, — поспорим?!

— На что? — не понимает она.

— Забьёмся, кто первый персональную выставку в «стекляшке» сделает?! — я протягиваю ладонь, — ты — художница, я — фотограф. Утверждаешь, что тебе это — раз плюнуть? Так докажи!

— Это нечестно! — смеётся Кэт. — У тебя нет ни единого шанса. Ты нарочно, да? Я не буду?

— Менжуешь? — говорю. — Струсила, слабачка?!

Она тут же вспыхивает.

— Забьёмся! — узкая прохладная ладошка оказывается в моих пальцах. — На что?!

— Давай… если ты проиграешь, то должна мне фотосессию. И без всяких там купальников… Ню! Согласна?!

— А ты? — она прищуривается. — Что с тебя, если проиграешь?

— Если я проиграю, то готов тебе позировать, — говорю. — Точно в таком же виде.

— Да ну?! — Кэт хохочет. — Серьёзно?!

— Ладно тебе, — отвечаю. — Ты, что, хочешь сказать голых мужиков никогда не видела?! Не позировали вам? Знаю я вас, художников. У вас это нормальным считается.