Сторона Германтов

Конечно, г-жа де Вильпаризи, проведя утро над документами, в которых вместе с архивистом наводила справки для своих мемуаров, сейчас безотчетно пыталась испробовать их воздействие и проверить чары на средней публике, сродни той, из которой когда-нибудь наберутся ее читатели. Правда, салон г-жи де Вильпаризи отличался от по-настоящему модного салона, где не могло быть многих буржуазных дам, которых она принимала, зато появлялись великосветские львицы из тех, кого ухитрялась зазвать к себе г-жа Леруа, но в мемуарах этот нюанс как-то не бросался в глаза; некоторые посредственные знакомства маркизы туда не попали, просто как-то не пришлись к слову, а гостьи, которые у нее не бывали, упоминались сплошь и рядом, потому что на пространстве мемуаров, по необходимости ограниченном, возможно упомянуть не так уж много народу, и если там фигурируют принцы, принцессы и исторические персонажи, то можно считать, что такие мемуары внушат читателям ощущение наивысшего блеска. По понятиям г-жи Леруа, салон г-жи де Вильпаризи был салоном третьего разбора, и г-жа де Вильпаризи страдала от мнения г-жи Леруа. Но сегодня никто уже не помнит, кто такая была г-жа Леруа, ее мнение кануло в вечность, а вот салон г-жи де Вильпаризи, где бывала королева Швеции, куда хаживали герцог Омальский[90], герцог де Брольи, Тьер, Монталамбер, Монсеньор Дюпанлу[91], прослывет в потомстве одним из самых блистательных салонов XIX века, — ведь потомство не изменилось со времен Гомера и Пиндара, и завидное положение для него связано с высокородным происхождением, королевским или почти королевским, с дружбой венценосцев, народных вождей и знаменитостей.

И всего этого понемногу было в нынешнем салоне г-жи де Вильпаризи и в ее памяти, иной раз слегка подретушированной, благодаря чему более поздние воспоминания маркизы распространялись и на прошлое. Кроме того, г-н де Норпуа, не имея возможности создать своей подруге по-настоящему высокое положение, приводил к ней зато иностранных и французских государственных деятелей, которые нуждались в посланнике и знали, что самое действенное средство ему угодить — это бывать в салоне г-жи де Вильпаризи. Может быть, г-жа Леруа тоже знала этих европейских знаменитостей. Но она была обаятельная дама, пуще всего остерегалась выглядеть синим чулком и не пускалась в разговоры с министрами о восточном вопросе, а с романистами и философами о сущности любви. «О любви? — ответила она однажды претенциозной даме, спросившей у нее, что она думает о любви. — Я часто ею занимаюсь, но никогда о ней не говорю». Когда у нее бывали литературные и политические знаменитости, она, подобно герцогине Германтской, просто усаживала их играть в покер. Часто им это нравилось больше, чем беседы на общие темы, в которые вовлекала их г-жа де Вильпаризи. Но благодаря этим разговорам, которые в светском обществе, пожалуй, звучали несколько смешно, в «Воспоминания» г-жи де Вильпаризи вошли великолепные пассажи: их украсили такие рассуждения о политике, которые сделают честь любым мемуарам и любой трагедии в духе Корнеля. К тому же потомство может узнать только о салонах дам вроде г-жи де Вильпаризи, потому что такие как г-жа Леруа не умеют писать, а если бы и умели, у них бы не нашлось на это времени. И если литературные наклонности таких дам, как г-жа де Вильпаризи, возбуждают презрение дам, подобных г-же Леруа, то ведь презрение дам, подобных г-же Леруа, в свою очередь приносит неоценимую пользу таким дамам, как г-жа де Вильпаризи: оно оставляет синим чулкам досуг, которого требует литературный труд. Потому Бог, радеющий о появлении хорошо написанных книг, вдыхает это презрение в сердца дам, подобных г-же Леруа: ему ведомо, что, если бы они приглашали к обеду таких дам, как г-жа де Вильпаризи, те бы немедленно забросили перья и чернильницы, велели заложить карету и укатили часов на восемь.