Сторона Германтов

Тем не менее от особняка на набережной Малаке до салонов на улицах Турнон, Шез и Предместья Сент-Оноре протянулись узы столь же прочные, сколь и ненавистные, объединявшие три низвергнутых божества, и как же мне хотелось, порывшись в каком-нибудь словаре светской мифологии, узнать, какие галантные похождения, какое дерзновенное святотатство навлекли на них возмездие. Вероятно, именно одним и тем же блестящим происхождением и одним и тем же нынешним упадком во многом объяснялась их жгучая потребность одновременно и ненавидеть друг друга, и общаться друг с другом. И потом, каждой из них две других давали прекрасную возможность порадовать ее собственных гостей. А те, разумеется, воображали, что проникли в самый заповедный круг Предместья, когда их представляли обладательнице самых громких титулов, чья сестра вышла замуж за какого-нибудь герцога де Сагана или принца де Линя! Тем более что в газетах об этих так называемых салонах говорили несравненно больше, чем о настоящих. Даже самые великосветские племянники этих дам (тот же Сен-Лу, например), когда друзья просили ввести их в общество, говорили: «Я свожу вас к моей тетке Вильпаризи, или к моей тетке Х., у нее интересный салон». Главное, они знали, что им это будет проще, чем ввести тех же друзей в дома изысканных племянниц или невесток этих дам. Дряхлые старики и юные женщины, которым все рассказали старики, говорили мне, что этих старых дам не принимают по причине их крайне разнузданного поведения, а когда я замечал им, что такое поведение не помеха великосветскости, мне возражали, что у них это переходит всякие мыслимые границы. Безнравственность этих чопорных дам с безупречно прямыми спинами приобретала в устах тех, кто о них рассказывал, какие-то невероятные масштабы, соизмеримые разве что с величием доисторических эпох, когда на земле еще не перевелись мамонты. Словом, эти три Парки, увенчанные белой, розовой или голубой сединой, в свое время cвили веревки из бесчисленного числа кавалеров. Вероятно, нынешние люди так же преувеличивают грехи тех баснословных лет, как древние греки, сотворившие Икара, Тесея, Геракла из обычных людей, которые лишь слегка отличались от тех, кто спустя долгое время их обожествил. Но человека провозглашают собранием всех пороков не раньше, чем он теряет всякую способность им предаваться, а масштабы совершенного им преступления измеряют, и воображают, и раздувают исходя из масштабов гонений, которые на него обрушивает общество. В галерее символических фигур, именуемой у нас «светом», настоящие женщины легкого поведения, истинные Мессалины[93], всегда являются в торжественном облике высокомерной дамы лет семидесяти по меньшей мере, которая принимает у себя не тех, кого хочет, а тех, кого может, у которой не соглашаются бывать женщины, чье поведение дает малейший повод к порицанию, и которую папа всегда награждает «золотой розой»[94]; подчас такая дама пишет книгу о юности Ламартина, и Французская академия удостаивает ее труд награды[95]. «Здравствуй, Аликс», — сказала г-жа де Вильпаризи седовласой даме, причесанной под Марию-Антуанетту, пока дама обводила собрание пронзительным взглядом, определяя, нет ли в салоне чего-нибудь такого, что пригодилось бы для ее собственного, зная, что ей в любом случае придется обнаруживать это самостоятельно, поскольку зловредная г-жа де Вильпаризи непременно постарается это от нее скрыть. Скажем, г-жа де Вильпаризи приложила огромные усилия, чтобы не представить старой даме Блока из опасения, как бы его стараниями у нее, в особняке на набережной Малаке, не поставили тот же самый скетч, что у маркизы. Впрочем, это была месть. Накануне старая дама залучила к себе престарелую мадам Ристори[96], читавшую у нее стихи, и расстаралась, чтобы г-жа де Вильпаризи, у которой она переманила итальянскую актрису, до последней минуты об этом не узнала. А чтобы маркиза не прочла о событии в газетах и не обиделась, она сама как ни в чем не бывало приехала ей об этом рассказать. Г-жа де Вильпаризи рассудила, что знакомство со мной не чревато теми же опасностями, что с Блоком, и представила меня Марии-Антуанетте с набережной Малаке. Эта дама пыталась, совершая как можно меньше движений, сохранять и в старости фигуру богини, изваянной Антуаном Куазевоксом[97], фигуру, которая немало лет назад чаровала светскую молодежь и которую теперь горе-литераторы славили в буриме; во искупление своих бед она усвоила высокомерную осанку, свойственную людям, мечтающим рассчитаться со всем светом, но вынужденным по причине личных невзгод вечно кого-нибудь обхаживать; она с ледяным величием слегка кивнула мне, но тут же отвернулась и больше не обращала на меня внимания, будто меня тут не было. Такой манерой она преследовала двойную цель, словно сообщая г-же де Вильпаризи: «Видите, я не гонюсь за первым попавшимся знакомством, и молодые люди, что бы вы об этом ни думали, старая сплетница, ни в каком смысле меня не интересуют». Но четверть часа спустя, уходя, она воспользовалась всеобщей суматохой и шепнула мне, чтобы в ближайшую пятницу я пришел к ней в ложу, где будет одна из этой троицы, чье имя поразило мое воображение (упомянутая особа, кстати сказать, была урожденная Шуазель).