Сторона Германтов

— Вы, с’дарь, собираетесь, кажется, писать о герцогине де Монморанси, — обратилась к историку Фронды г-жа де Вильпаризи ворчливо и с претензией на простонародный говорок, свойственный старинной аристократии, отчего ее отменная любезность омрачилась брюзгливой гримасой, этим досадным изъяном, присущим старости, о котором сама она и не подозревала. — Я п’кажу вам ее портрет, оригинал того, чья копия висит в Лувре.

Она встала и положила кисти рядом с цветами; стал виден ее маленький фартучек, который она повязала, чтобы не запачкаться красками, и это еще усилило тот облик деревенской жительницы, который придавали ей чепчик и очки с толстыми стеклами, хотя этот образ оспаривало великолепие ее челяди, дворецкого, подававшего чай и печенье, и ливрейного лакея, явившегося по ее звонку, чтобы осветить портрет герцогини де Монморанси, аббатисы одного из самых знаменитых капитулов на востоке Франции. Все встали. «Забавно, что в эти капитулы, где аббатисами были нередко наши двоюродные бабки, не принимали дочерей короля Франции. Это были очень закрытые капитулы». — «Не принимали дочерей короля? Но почему?» — спросил изумленный Блок. — «Да потому, что французский королевский дом унизил себя неравным браком». Изумление Блока все росло. «Неравным браком? Французский королевский дом? Почему?» — «Да потому, что породнился с домом Медичи, — самым что ни на есть бытовым тоном пояснила г-жа де Вильпаризи. — А портрет хорош, не правда ли? И прекрасно сохранился», — добавила она.

— Моя дорогая, — заметила дама, причесанная под Марию-Антуанетту, — помните, когда я приводила к вам Листа, он сказал, что именно этот портрет — копия.

— Я склонюсь перед любым суждением Листа в музыке, но в живописи!.. К тому же он уже к тому времени впадал в детство, и вообще я не припомню, чтобы он такое говорил. Но это не вы его ко мне привели. Я двадцать раз обедала с ним у княгини Сайн-Витгенштейн[98].

Удар Аликс не достиг цели, она стояла неподвижно и молчала. Ее лицо, заштукатуренное слоями пудры, было словно каменное. И со своим благородным профилем она напоминала потрескавшуюся богиню в парке на замшелом треугольном цоколе, скрытом под накидкой.

— А вот другой прекрасный портрет, — сказал историк.

Тут дверь открылась и вошла герцогиня Германтская.

— Ну, здравствуй, — сказала г-жа де Вильпаризи, не кивнув головой, и протянула вновь прибывшей руку, вытащив ее из кармана передника; затем она перестала обращать внимание на племянницу и обернулась к историку: «Это портрет герцогини де Ларошфуко…»

В это время вошел молодой слуга дерзкого вида и прелестной наружности (черты его лица были изваяны с такой точностью и с таким совершенством, что красноватый нос и слегка раздраженная кожа казались совсем недавними следами резца скульптора); на подносе у него лежала визитная карточка.

— Это господин, который приходил к вашему сиятельству уже несколько раз.

— Вы ему сказали, что я принимаю?

— Он услышал голоса.

— Ну что ж поделаешь, пригласите его. Это один господин, которого мне представили, — пояснила г-жа де Вильпаризи. — Он сказал, что мечтает быть принятым в моем доме. Я никогда не давала ему разрешения ко мне приходить. Но, в конце концов, он уже пятый раз дает себе труд сюда явиться, не нужно обижать людей. Сударь, — обратилась она ко мне, — и вы, сударь, — добавила она, указывая на историка Фронды, — представляю вам мою племянницу герцогиню Германтскую.

Историк низко поклонился, я тоже; казалось, он полагал, что вслед за этим поклоном следует произнести нечто умное и сердечное, и уже готов был открыть рот, но вид герцогини Германтской его охладил: свой торс, словно существующий независимо от нее, она устремила вперед с преувеличенной любезностью и тут же четко откинулась назад, причем по ее лицу и глазам незаметно было, чтобы они обнаружили стоявшего перед ними человека; потом, испустив легкий вздох, она обозначила ничтожность впечатления, произведенного на нее историком и мной, посредством крыльев носа, которые раз-другой дернулись, с несомненностью давая понять, что ее внимание рассеянно и ничем не занято.

Вошел навязчивый посетитель; с простодушным и восторженным видом он направился прямо к г-же де Вильпаризи; это был Легранден.

— Горячо благодарю вас за то, что вы меня приняли, мадам, — произнес он, напирая на слово «горячо», — какую редкостную, утонченную радость подарили вы старому отшельнику! Уверяю вас, что ее отголоски…

Тут он резко замолчал, потому что заметил меня.

— Я показывала этому господину прекрасный портрет герцогини де Ларошфуко, жены автора «Максим», он достался мне по наследству.

Герцогиня Германтская раскланялась с Аликс и извинилась, что в этом году, как и в прошлые, не съездила к ней в гости. «Я узнавала о вас от Мадлен»[99], — добавила она.

— Сегодня она у меня обедала, — отозвалась маркиза с набережной Малаке, удовлетворенно подумав, что г-жа де Вильпаризи никогда не могла этим похвастаться.