Сторож брату моему

– Тогда ты убежал бы, не правда ли? И все, находящиеся близ котла, сделали бы то же самое. Потому что все понимали бы: когда котел взорвется – а он в таком случае непременно взорвется, – никто не уцелеет. Вот и вторая опасность, кузнец: солнце может взорваться, как перегретый котел.

– Почему?

– Боюсь, что я не смогу объяснить этого тебе и всем остальным, а если и объясню, то вы не сможете понять. Я не ученый, и вы тоже. Но я думаю, что наши ученые смогут объяснить это вашим, и те поймут.

– Если мы поверим тебе и твоим друзьям, Ульдемир, то как мы сможем спастись? Залить топку – тогда придет холод, и мы погибнем. Да и как это сделать? Солнце далеко, и оно громадно, я не знаю, как подступиться к нему.

– Это знаем мы. Наши ученые знают. Они могут потушить его.

– Хорошо. Вы зальете солнце. Но как вы спасете нас от холода? От гибели?

И тут я решил, что нужный миг настал.

– Спасение одно: надо бежать.

Теперь по людям прошел уже не шелест, но гул.

– Бежать! – повторил кузнец. – Но куда можно убежать, если холод наступит повсюду? Или в песках еще сохранится тепло?

– Нет, холод будет повсюду. Надо бежать из этого мира. Туда, куда укажем мы.

– Можно ли вообще убежать из этого мира? Из него уходят, только когда умирают. Ты это имеешь в виду?

– Совсем нет. Надо уходить к другому солнцу. Туда, где живем мы. Если поторопиться, мы еще успеем вам помочь.

– Убежать из мира, – повторил кузнец негромко, но каждый услышал его. Он отвел глаза от моего лица и медленно повернул голову направо, потом налево, и все головы повернулись так же, все взгляды последовали за его взглядом.

И люди как будто заново, в первый раз, увидели все, что было вокруг них.

Лес окружал их плотной стеной. Теплый, светлый, дружелюбный лес, где не было опасных хищников, не таились разбойники, не водилась нечистая сила – лес, зелено-золотистый, щедрый на дрова и материал, на грибы и ягоды, на тень, на лекарственные почки и иглы; лес, ласково шелестящий и заставляющий дышать глубоко и радостно.

А за лесом, – они знали, – были поля, обширные и плодородные, кормившие весь мир, дававшие по два урожая в год, поля, сперва зеленые, потом золотые, потом коричневые, вспаханные – и снова покрывающиеся зеленым ежиком всходов… И пестрые луга, на которых жирел скот и пахли цветы, и так приятно было лежать в свободные часы, размышляя о разных вещах. И там текли спокойные реки, кое-где на них были устроены плотины, и вода, ниспадая, вращала громадные колеса водяных машин. Реки впадали в озера, а еще дальше – в моря, где, правда, не жили люди, но со временем они дошли бы и до морей, расселяясь понемногу по планете.

И стояли вокруг города, мирные, уютные города, где дома тонули в деревьях, где было тепло, и уют, и женщины, и дети, которые, приходя в семью, сразу становились своими и пользовались всею любовью, какой заслуживают дети. Города с их мастерскими, где работали много, но не до изнеможения, где работать было иногда скучновато, но всегда полезно, потому что твоя работа нужна была всем.

Все это было их миром, миром этих людей. В нем они родились на свет, в нем жили и знали, что в нем умрут – но другие останутся.

А теперь им вдруг сказали, что этот мир надо покинуть. Что он обречен, их мир, и погибнет неизбежно, и разница только в том, погибнут ли с ним и они, люди, или они спасутся и будут вспоминать потом где-то в чужих, незнакомых краях о своем мире, прекрасном мире, который они не уберегли и покинули в смертельной опасности.

Вот что увидели люди взглядом глаз и взором сердца и вот о чем они думали в эти долгие секунды.

Потом кузнец Сакс сказал:

– Покинуть мир… Скажи, Ульдемир, ты понимаешь, что это значит – уйти из своего мира? Приходилось ли тебе когда-нибудь вот так – взять и уйти из своего мира навсегда?.

– Приходилось, – сказал я, хотя и не сразу, и в голосе моем не было радости, как не было ее и в душе.

– Тебе стало лучше от этого?

– Нет.

– А твой мир, который ты оставил, – он после этого тоже погиб?

Я немного подумал. Что сказать им? Земля не погибла, и люди на ней – тоже нет. Она цветет и сейчас, подумал я в который уже раз. Но разве она – мой мир? Это мир Шувалова, Аверова, еще миллиардов людей. Но – не мой.

– Мой мир умер, – ответил я.

– И ты не жалеешь о том, что покинул его?

И снова я не смог ответить сразу:

– Не знаю…

– А вот я знаю, что буду жалеть. И все они тоже пожалеют.

Он повел рукой округ.