Сторож брату моему

– Здесь правда перемешана с неправдой, – сказал я им. – Правда, что я прилетел к вам вместе с тем человеком, о котором вы только что слышали. Хотя нас не двое, а больше: нас восемь человек. Правда и то, что те опасности, о которых вам сказали – и одна или другая, но одна из двух обязательно – действительно угрожают всем вам, всему вашему миру.

Тихий шорох прошел по напряженной толпе – словно листья рощицы зашелестели на ветру, на легком ветерке, что поднялся, чтобы предупредить о надвигающейся буре; но то были не листья. Вздохнули люди, потому что им на миг стало страшно, и сжались сердца.

– Но неправда то, – продолжал я поспешно, – что мы прилетели, чтобы подвергнуть вас несчастьям. Наоборот, мы явились сюда, чтобы спасти вас. И только для этого!

«Черт бы взял, – подумал я, – до чего же я говорю торжественно, так, как никогда не говорил с друзьями, был ли разговор деловым, или просто для развлечения». Я говорил торжественно – но не потому, что мне так нравилось, – просто интуиция подсказала, что сейчас надо говорить именно так, а не иначе; и минута была торжественной, хотя не веселым торжеством победы, а скорее мрачным торжеством большой беды.) – Мы хотим спасти вас, – сказал я дальше, – потому что там, где мы живем, считают, что человека всегда надо спасать, если ему что-то грозит, безразлично – близкий ли это человек, просто ли знакомый, или совсем чужой, у которого с нами только одно общее, но очень важное: то, что все мы – люди, и если мы сами не станем помогать друг другу, то никто другой не поможет нам. Мы братья, если даже до вчерашнего дня ничего не знали друг о друге.

Вы скажете: но почему же тогда мой товарищ сам заявил, что мы собираемся погубить вас, наслать на вас страшные беды?

Мы прилетели уже несколько дней назад. И время очень дорого и вам, и нам, потому что может наступить такой день, когда спасаться будет поздно и останется только умереть. И все время мы старались, чтобы нас услышали, поверили, чтобы позволили спасти вас, потому что одни, без вас, мы не сможем сделать ничего. Мы старались, но никто не услышал нас. Нас сочли преступниками. Нас сочли сумасшедшими. И никто не захотел говорить с нами всерьез.

И, наверное, поэтому мой друг, самый старший из нас, решил заявить об опасности так, как он это сделал. Потому что иначе нас по-прежнему не услышали бы и все наши усилия пропали бы зря.

Вот и вы теперь слушаете меня лишь потому, что узнали о городских делах. А если бы я просто вышел на поляну и стал кричать о страшной, смертельной опасности и объяснять, в чем она заключается, вы тоже решили бы, что я просто сошел с ума, и, может быть, принялись бы лечить меня, но слушать не стали – до того самого дня, когда слушать оказалось бы уже поздно.

И вот Сегодня, когда еще есть время, – я верю, что есть, – я говорю: пока не поздно, надо сделать все, чтобы спасти жизнь. А дальше – судите сами.

На этом я решил пока закончить.

Окружающие молчали. Потом кузнец Сакс спросил:

– Если не от вас, тогда откуда же исходят опасности, о которых говорите все вы?

Я сразу же сказал (я ждал этого вопроса):

– От солнца.

Снова толпа прошелестела, но уже иначе: как я и ожидал, это был шелест недоверия.

– От солнца? Знаешь, в это трудно поверить. В мире есть не так уж много незыблемых вещей, но солнце – одна из них. С ним никогда ничего не случалось ни на нашей памяти, ни на памяти тех людей, что жили до нас. Как же ты хочешь, чтобы мы поверили, что солнце, которое дает жизнь всему, – вдруг обернется для нас гибелью? Недаром все люди каждый день глядят на него. Даже мы здесь, в лесу.

– Знаешь ли ты, как устроено солнце?

– Я думаю, мы все думаем, что оно никак не устроено – то есть, его никто не устроил: оно всегда было таким. Как и весь мир. В школе нас учили, что некогда оно возникло само собой, от сгущения газа, и учили, что когда-нибудь оно погаснет и остынет, как остывает котел, когда в топке догорают дрова и никто не подбрасывает их, потому что запас иссяк и некому нарубить новых. Но оно потухнет еще очень не скоро, Ульдемир: непохоже, чтобы солнце испытывало недостаток в топливе!

При этом Сакс посмотрел, прищурясь, вверх, где было солнце, и все остальные, вслед за ним, тоже подняли глаза кверху.

– Ты прав, кузнец. Но что бывает с котлом, если дрова в топке пылают все сильнее, а пару некуда выйти? Не взорвется ли такой котел?

– Он взорвется. Но надо устроить клапан с пружиной, который выпустит часть пара, когда пар станет давить слишком сильно. И тогда ничего не случится.

– А если клапана нет?

– Надо установить его.

– Как ты установишь его, кузнец, если котел раскален и огонь пылает вовсю!

– Надо залить огонь.

– Так, согласен. Надо залить огонь, если можно. Он погаснет. И наступит холод. Вот одна опасность, о какой говорил мой друг там, перед судом: холод. Страшный холод, который придет сразу же после того, как солнце перестанет обогревать мир. Но что сделал бы ты, кузнец Сакс, если воды слишком мало, чтобы залить топку, и стенки котла уже содрогаются, едва удерживая бушующий пар?

– Ну, тогда…