Сторрам

– Не далось, значит, эта сила не всем даётся, значит, тебе и знать о ней нельзя. А кольца… Там же видел?

– Да.

– Только такие, али ещё?

– Были ещё, не помню всех.

И новый кивок в напряжённой тишине.

– Три лопасти – это полешане, издревле они их носят, пять лопастей – дреговичей знак, а семь – криушане. А узоры на лопастях спутал малость. На этом волошский узор сделал, а на соседнем словенский, не бывает такого. А это… – Матуня взяла в руки четвёртую пару колец, повертела, разглядывая, и покачала головой, – это, небось, сам придумал.

– Да, – кивнул Гаор, – узор этот я видел, но не на кольце.

– Ещё бы! – фыркнула Матуня. – Это ж мужской знак, мечик это, оберег воинский, его курешанке впору, грят, были там и бабы-воины, такая могла бы, и то навряд.

Гаору казалось, что он не слушает, а всем телом впитывает слова Матуни, настолько они легко, не требуя сейчас ни пояснений, ни перевода, укладывались в памяти. Нет, краешком сознания он понимал, что ему не один вечер лежать, разнося записи по заветным листам, мучительно соображая, как ургорскими буквами записать нашенские слова и названия, но сейчас…

– А вятичских и радимичских чо ж не сделал? не видел? – Матуня вздохнула и покачала головой, – были склавины на двенадцать племён народом, да в каждом племени двенадцать родов, а осталось нас… даже и не помним всех…

В столовой стояла звенящая от общего напряжения, но не тяжелая тишина. Матуня бережно положила на стол кольца, провела ладонью над ожерельем, будто погладила, не касаясь, и повернулась к Гаору. И он, сам не понимая почему, но словно какая-то сила с необидной властностью подтолкнула его, опустился перед Матуней на одно колено, как в Храме перед Огнём. Матуня спокойно, будто так и надо, взяла его голову в обе руки и, слегка притянув к себе, поцеловала в лоб, вернее, прижалась губами как раз к прикрытому волосами клейму. Гаор почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы, и зажмурился.

Он не знал, сколько простоял так, но вдруг тишина звонко лопнула, начался шум и смех. На нём висли и его целовали девчонки, Мать властно разгоняла всех по местам, пока каша совсем не застыла, мужчины били его по плечам и спине. И начался праздник, настоящий праздник, потому что Солнце – Огонь Небесный, ещё и Золотой князь, муж Матери Земли, а значит, это его праздник.

Куда матери убрали грибатку, Гаор не заметил и предусмотрительно не интересовался, а вот шпильки, кольца и колечки раздали с шумным спором о том, чей и когда черёд. Спорили так яростно, что мужики за своим столом обхохотались. Хотя столы неожиданно для Гаора перемешались, женщины и девчонки со своими мисками и кружками втискивались за мужской стол, а многие мужчины и парни ушли к женскому.

– Ну, Рыжий, готовься, – Старший через стол подмигнул Гаору. – Ща тебя благодарить начнут.

– А я не против, – ответно засмеялся Гаор.

– Тады пошли, – ткнула его локтем быстро и ловко втиснувшаяся между ним и Зайчей Чалуша, гордо потряхивая вплетёнными в пряди у висков пятилопастными кольцами.

– Доем, и пойдём, – ответил Гаор, позволяя Чалуше пересесть с табурета на своё колено.

– И верно, – кивнула Мать, – пока мужик голодный, толку от него никакого.

– А сытый он спать завалится, я уж знаю, – отозвалась сидевшая рядом с Юрилой Веснянка.

– У меня не заснёт, – пообещала Чалуша.

Хохот, подначки, солёные до румянца на щеках шутки… Гаор никак не ждал, что задуманное так обернётся, но… но раз хорошо, так и думать больше не о чем и незачем.

Дверь в надзирательскую плотно закрыта, а решётки на спальнях не задвинуты, новогодняя ночь – ночь без отбоя. Какой на хрен отбой, когда не было ещё такого, чтоб не каждой, а всем подарки достались! Потом долго смеялись, что рабóтал Рыжий, а благодарили всех мужиков, всех и каждого, да от души. Ну так на то и праздник… Правда, кружка, пачка соли и ложка были наготове, мало ли что, но чего о сволочах думать.

Свет всё-таки выключили, но по ощущению Гаора далеко за полночь, когда давным-давно миновал новогодний рубеж. И, вытягиваясь под одеялом с блаженной ломотой во всём теле, он подумал, что вот третий новый год у него здесь и все непохожие, каждый наособицу… додумать он не успел, проваливаясь в мягкую темноту сна под сопение, храп и кряхтение ночной спальни.

И, как ему показалось, тут же проснулся. Рядом с ним кто-то лежал, и маленькая приятно прохладная ладошка гладила его по голове, перебирая кудри. Так втиснуться на узкую койку могла только девчонка, и он догадывается, кто это. Но обычного раздражения это почему-то не вызвало. Гаор осторожно, чтобы не столкнуть гостью, повернулся набок лицом к ней, и она готовно нырнула под одеяло к нему, прижалась всем телом.

– Дубравка, ты?

– Ага, – вздохнула она. – Ты не гони меня, Рыжий, я тебя ещё с когда хочу.

– Я не гоню.

– Ты не смотри, что я маленькая, я…

Он мягко закрыл ей рот своими губами, не желая ничего слышать сейчас.