Страдания князя Штерненгоха

Боже, что они со мной сделали бы, если бы вырвались вон!.. Они бесновались до самого 2 сентября. Потом ими овладела загадочная апатия. Почти месяц не жрали, не рычали — казалось, что издохнут. Но потом опять стали жрать; с того времени они были, однако, грустные, никто не слышал их рычания. Только лежали и спали. Пришлось бросать им куски мяса, — они сами не осмелились бы загрызть даже ягненка.

Лучше бы я продал этот сброд Хагенбеку[13], или еще лучше приказал перестрелять их… Они отравляют мне жизнь в Сауштейне. Убежать хотя не могут, но — все-таки. Я был бы первый, на кого они набросились бы. Тигр любит тигрицу. А я ее убил. Но, кроме того, я думаю: Демона, так как я забочусь о твоих любимцах, так же как и ты, твоя месть, может быть, будет менее жестокой.

Еще сегодня пишу Хагенбеку: Десять носорогов! Но… Господи, теперь вспомнил: когда ты еще была жива, ты заказала для каждого из этих зверей самочку Посылка не пришла, они утонули в океане. Напишу сейчас же Хагенбеку, чтобы прислал четырех зверей — львицу, item[14]тигрицу, самок ягуара и леопарда. Только ты меня, Хельгочка, не очень избивай, когда узнаешь о… Я добрый, я добрый.

А эти изверги тебя позавчера почуяли… Боже, неужели это все-таки была ты…? Но — ведь они могут чуять и присутствие духа; звери, как известно, это умеют лучше, чем люди. Завтра сбегу в Берлин.

4 апреля. Берлин.

Развлечения, кутежи. Но ни на минуту меня не оставляет Демона. Однако все же мне не так плохо. Мои муки, по крайней мере, не усиливаются. Что не усиливается, то умирает, хотя и весьма медленно. И козе придется околеть, — говорят поляки; околеют и мои страдания.

А может быть, они и закончились. Мне так хорошо. Гип, гип, ура! Главное все-таки то, что мне и в голову не приходит бояться призрака! И думаю, что она уже и не придет; боится меня. Гип, гип, ура! Я накачался, как губка, но так и должно быть! Хельга, а ну-ка в жопу прыг!

7 апреля.

Я по-прежнему чувствую себя прекрасно. Надо будет снова посетить Вильгельмика. Я уже сообщил ему об этом. Ужасно не хочется к нему идти. Но он так любит меня. Безусловно, я нахожусь в Немилости; во-первых, из-за того, что я так давно не осчастливил его, и, кроме того, мои эксцентричности безусловно дошли до Его слуха и до слуха Августы. Так что Imperator Rex осведомлен обо всем — кроме самого важного.

Но не знаю, что было бы мне милее — его милость или немилость.

Я постоянно весел и пьян в стельку. Хельгочка, паршивка, своди свои счеты с Господом Богом сама, как ты умеешь. Я их свожу с девками.

Черт подери, эти девки из берлинских баров — вот красотки…

10 апреля.

Наконец я добрался туда; после обеда я получил сухое приглашение на ужин. Поднимаясь по лестнице дворца, я дрожал. Камердинер объявил о моем приходе. Почти сразу зазвучала музыка — sit venia verbo![15] Говорят, каждого великого композитора узнаешь благодаря глубокой самобытности его музыки. Если это так, тогда Вильгельм и — безусловно самый великий из всех: даже такой немузыкальный человек как я, через мгновение, благодаря полному отсутствию музыкальности и мелодичности, узнает, что это «сочинил» Он. Немелодичность и дисгармония — это, правда, свойства всех современных сочинений; но в то время как в других случаях у произведения просто нет ничего общего с мелодией и гармонией, композиции императора представляют собой поразительную полную их противоположность; в тех случаях это соотношение между белым и красным цветом, а у императора — между белым и черным.

Произведение представляло собой звук фанфар, приветствующую мою скромную персону. Дверь открылась, я вошел, — музыка прекратилась. Но тут же из соседнего зала зазвучала песня в исполнении целого оперного ансамбля, начинавшаяся со слов: «Гоп, гоп в жопу, в жопу, гоп, гоп, в жопу, в жопу, в жопу, в жопу прыг!» Бесспорно, и текст был духовным дитятей правителя страны.

А Он сам стоял передо мной: щелкнув каблуками, он встал передо мной навытяжку, взял под козырек и, чтобы прочувствовать очарование своего произведения, остался в такой величественной позе до тех пор, пока не были спеты две строфы. Затем повелительный жест — пение прекратилось. Император заговорил:

— Не думай, Штерненгошик, что это тебе император так долго отдавал честь; не тебе, а искусству, которым мы только что наслаждались. Добро пожаловать! Ты пришел поздно, но все же пришел. Хотя я часто на тебя сердился, ты все же не много потерял от Моей Милости. В доказательство этого погляди, что мое нежное внимание приготовило для тебя!

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал, и увидел котел объемом по крайней мере в десять гектолитров, заполненный бобами, капустой, морковью и т. п., погруженными в жидкость бледновато-зеленого цвета. Рядом стояла ванна, наполненная водой, подле нее чурбан, поленья, топор, бутылки и коробки, полные сигар.