Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

В этот же день Эрик уезжал – ему пора было возвращаться в часть. При расставании он произнес следующие роковые слова: «Можно мне вам как-нибудь позвонить?»

Две встречи в двух загородных домах в один прелестный мартовский уик-энд, когда победа внезапно кажется чуть ближе. В такие моменты и зарождаются великие семейные потрясения.

Часть шестая Любовь среди огня Апрель-май

Глава 84 Грозные вести

В понедельник, 1 апреля, в чекерской комнате Мэри, той самой Темнице, стоял исключительный холод. Весна поманила и сменилась возвращением зимы, как отмечено в дневнике Мэри: «Снег – дождь со снегом – холод – не смешно»[977]. Она сходила на работу в офис Женской добровольческой службы, потом посидела за ланчем с сестрой Сарой, которая поведала ей кое-какие сплетни насчет Эрика Дунканнона и некоей женщины. «Очень интересно», – написала Мэри.

Два дня спустя, 3 апреля, в четверг, она получила письмо от Эрика. «Притом очень нежное письмо», – отмечала она в дневнике. И сама же давала себе совет: «Вот что – Мэри – держи себя в руках – моя изюминка».

А вскоре она получила второе письмо, в котором он приглашал ее пообедать на следующей неделе.

«О небо», – написала она в дневнике.

На другой день, в воскресенье (снова стоял невероятный холод), Эрик позвонил, невольно породив заинтригованный трепет по всему дому, который, как всегда в выходные, был обильно населен гостями: присутствовали Гарриман, Памела, «Мопс» Исмей, маршал авиации Шолто Дуглас и другие. Эрик и Мэри разговаривали 20 минут. «Он оч. милый, по-моему, и у него такой великолепный голос, – записала Мэри в дневнике. – Бог ты мой – неужели я увлеклась – неужели?»

Для Мэри это общение стало отдушиной посреди уныния, охватившего дом в результате внезапного неудачного оборота событий на Среднем Востоке и скверных известий с Балкан. Всего неделю назад здесь, в Чекерсе, царило уверенное и радостное настроение, теперь же все помрачнели. Неожиданное немецкое наступление вынудило британцев покинуть Бенгази[978] – предприняв еще одну эвакуацию. На рассвете в это воскресенье, 6 апреля (еще до того, как позвонил Эрик), немецкие войска осуществили полномасштабное вторжение в Югославию (кодовое название операции – «Возмездие») в качестве наказания за нелояльность[979]. Кроме того, нацисты атаковали Грецию.

Обеспокоенная этими событиями и тем, как они, скорее всего, повлияют на отца, Мэри решила, невзирая на мороз, посетить утреннюю службу в ближней деревне Эллсборо. «Ходила в церковь, нашла там огромное утешение и ободрение, – записала она в дневнике. – Оч. усердно молилась за папу». На другое утро, перед тем как отправиться на работу, она зашла в кабинет Черчилля попрощаться и застала его за чтением документов. «Я подумала, что он выглядит уставшим – мрачным – печальным». Он признался ей, что ожидал: это будет неделя плохих новостей. Но он призвал ее не падать духом. «Милый мой, – писала она в дневнике, – я постараюсь – может, я сумею помочь хоть этим».

Впрочем, она чувствовала, что это невеликий вклад. «Ужасно расстраивает, когда так страстно болеешь за наше Дело и при этом все твои усилия тщетны. И когда ты так слаба – потому что я – которая на самом деле вполне счастлива и живет вполне комфортно – среди веселых друзей и при довольно легкомысленной натуре – почти без всяких забот – я при этом позволяю себе ощущать отчаяние – мрачность».

Но она не до конца погружалась в эту «мрачность». Она проводила много времени, размышляя об Эрике Дунканноне, который теперь занимал огромное место в ее воображении, хотя она познакомилась с ним всего девять дней назад. «Хотела бы я знать, влюблена ли я в Эрика по-настоящему – или это простое увлечение».

Как и предсказывал Черчилль, эта неделя принесла скверные вести. В Ливии танки Эрвина Роммеля продолжали отвоевывать позиции у британских сил, так что командующий британскими войсками на Среднем Востоке генерал Арчибальд Уэйвелл 7 апреля отправил в Лондон телеграмму о том, что обстановка «очень серьезно ухудшилась». Черчилль убеждал Уэйвелла всеми силами защищать портовый город Тобрук, отмечая, что это «место, где надо стоять насмерть, не думая о возможном отступлении – даже планомерном»[980].