Страх во тьме (СИ)

Я настежь распахнул окно,
И ветер в комнату ворвался.
Вцепился с воем мне в лицо,
Но я лишь тихо рассмеялся.
Ни дождь, ни тьма, ни ураган
Мне не страшны теперь, поверьте.
Ведь жизнь не сказка, а обман,
Мираж в безумной круговерти.
В глазах туман, в запястьях боль,
И вены жжёт, конец уж близко.
На чистый пол стекает кровь,
А надо мною смерти призрак.
Уйду я тихо, без помех,
Оттуда мне не возвратиться.
Бог не простит мне тяжкий грех,
Ведь я изгой, самоубийца.
Я не оставлю за собой
Письма посмертного в крови.
Осталось только фото той,
Кого всем сердцем я любил.
Взобрался я на подоконник -
Внизу тринадцать этажей.
Шатаюсь, я почти покойник
От безнадёжной любви к ней...
Прощайте все, прости меня,
Ты, кому душу я отдал.
Таков финал на злобу дня,
Закрыл глаза я - и упал.

Как я и предполагал, у Колина были весьма абстрактные понятия касаемо тематики и трактовки стихотворных произведений. И это НЕ про любовь?! Опустив штору, я больше не раздумывал. Я зажёг керосиновую лампу на прикроватном столике и нашарил свои шмотки. Натянул штаны, майку и обулся. Прикрутив фитилёк, я вышел из комнаты, тихонько притворив за собой дверь, чтобы ненароком не разбудить горе-поэта. Пусть спит, сердешный. Умаялся, поди, за день. М-да, ещё немного и я заговорю, как его любимая бабуля!

Чем, ворча, жаловаться на бессонницу, лучше прогуляться по замку, рассуждал я. Естественно, я, шатающийся по тёмным коридорам, буду выглядеть несколько подозрительно, но кто об этом узнает? Вроде все должны преспокойно спать. Моя спальня располагалась на первом этаже, вместе с другими комнатами, некоторые из которых ещё не были, как следует, обустроены и находились в стадии ремонта. Спальни были разбросаны по четырём крылам замка, а коридоры сходились в гигантском холле. Кроме того, первый этаж вмещал немыслимых размеров приёмный зал, обеденный зал, оружейную комнату, библиотеку и вместительную кухню.

Хочу заметить, что кухня находилась на первом месте в моём списке приоритетов. Чегой-то мне восхотелось плотно перекусить. И я был намерен отыскать кухню, во что бы то ни стало. Было бы неплохо встретить по пути праздношатающегося Коннора, усмехнулся я. Жаль, что старик почти наверняка дрыхнет без задних ног. Коннор бы уж точно указал нужное направление. В конце концов, я очутился в холле и попробовал сориентироваться. Окинув хозяйским взором (пока никто не видит!) великолепное убранство холла, я решил снова положиться на своё звериное чутьё, не раз выручавшее меня из крутых передряг, и направился к импонирующему мне коридору.

Двигаясь в полутёмном каменном пространстве, я примечал по обеим сторонам закреплённые на стенах геральдические штандарты, боевые знамёна, навеки застывшие рыцарские доспехи... Металлические руки безмолвных воинов свободно покоились на гардах воткнутых в пол мечей. Безликие забрала провожали меня взглядом пустых, жутких глазниц. Я буквально ощущал, как на меня давит внушительный груз веков. И мне нравилось это ощущение. Нравилось чувствовать себя хоть небольшой, но частицей замка. Частицей древней истории...

Вскоре я убедился, что чутьё меня не подвело. Через несколько изгибов, упрямо двигаясь только вперёд, я остановился напротив неплотно прикрытой простой двери из шлифованных досок. Из щели пахнуло мощным жаром и сочным ароматом кухни. Корица, лавровый лист, запах жареного мяса, наваристых похлёбок и экзотических специй... Неужто наш чудо-повар и по ночам кашеварит? Когда он спит, бедолага? Молодца, ничего не скажешь. Я блаженно улыбнулся. Похоже, я прибыл по адресу. И, может быть, опрокинем с поваром рюмочку другую за знакомство? Поболтаем по душам, развеем скуку, так сказать. Но что это? К запаху яств и треску сгораемых в камине дров, примешивались чьи-то возбуждённые голоса.

Неужели и Коннор там, помогает жарить плюшки? Я прислушался. И понял, что к процессу приготовления пищи голоса не имеют никакого отношения. Я совершенно точно различил два голоса. Первый - низкий, испитой, хрипловатый - принадлежал, несомненно, мужчине лет сорока с хвостиком. Кому принадлежал второй голос, я затруднялся ответить. То ли женщине, то ли ребёнку... Однако в интонации этого, непонятного мне, голоса отчётливо проскальзывали пугливые, граничащие с истерикой, нотки. Стараясь лишний раз не шуметь, я застыл, навострив уши.