Страна, о которой знали все

И вдруг — пещера… Всему этому не положено существовать, а оно существует. Иной, хаотический, непредсказуемый, с неизвестными законами мир ворвался в сознание, в саму явь. Эго было неправильно. Это противоречило всем физическим, химическим и математическим законам… Они, эти не имели никакого права вторгаться в его мир — рассчитанный и строгий как механизм. Но они были. И, хоть молчали, не угрожали и не скалили клыки, самим фактом своего бытия, соседства они превращали жесткого рыцаря НТР в заполошно мечущееся существо, состоящее из ужаса и обиды. Его ждала игра на чужом поле, по неизвестным правилам, с непонятными ставками и призами. Крыса в лабиринте. Загнанный зверь.

Гаранин дернулся, рванулся, метнулся неизвестно куда, шершавые и колючие каменные стены царапали ладони, он скользил вдоль стены, шаря по ней пальцами, как слепой, и никак не мог найти выхода, потому что выхода не было. Не просто крыса. Слепая крыса. Мысли прыгали беспорядочно, он был близок к истерике, к униженным воплям, мольбам — это он-то! — балансировал на краю чего-то неизвестного и позорного, вот-вот мог сорваться.

Чуточку отрезвила боль в ладонях. И приглушенный хохоток за спиной. Страх истаивал по капельке, его вытесняла обида на всех и вся — на Ветку, прогнавшую его в ночь, на то, что это приключилось именно с ним, на собственное бессилие. Но почему бессилие?

Он медленно, очень медленно успокаивался, приходил в себя, тяжело дышал, опустив исцарапанные руки, и взбудораженное сознание шажок за шажком примирялось с неизбежностью, с тем, что так все и есть, и никуда отсюда не деться. Сквозь горячечную волну, сквозь жаркий вихрь в голове и теле понемногу проступали трезвые и спокойные мысли, как на опущенной в ванночку с проявителем молочно-белой фотобумаге возникают и превращаются в четкие контуры силуэты, лица и фигуры.

Это реальность, пусть и такая, которой не должно быть. Он не сошел с ума. Он жив и мыслит. Значит — рано сдаваться, нельзя сдаваться, он — ГАРАНИН. Да и в самом деле, в этом «аду» нет ни жаровен, ни чертей. Одни патриархальные, кондовые, сермяжные — и как там еще? — лешаки.

Он никогда не восторгался тем, что называл «сермяжностью» и «кондовостью» — не в пример иным интеллигентам, которым он, впрочем, не верил. Он не считал себя Иваном, не помнящим родства, но и не собирался «распускать слюни» оттого, что на холме «невыразимо» белеет какая-то церквушка — он сам строил храмы новой эпохи, Барма-1989, Серафим Полубес с микрокалькулятором в нагрудном кармане. При необходимости он ускоренно прокручивал в памяти необходимый минимум, экспресс-прописи о «корнях и истоках», о «величии духа и значении памятников старины», помнил о них легкой, второстепенной памятью, не отвлекавшей от главных задач и жизненных целей. Этого было достаточно.

И вот теперь Гаранина полонило прошлое его прадедов. Несомненно, с какой стороны ни подходи, мир, в котором он очутился, был реликтом, вымирающим на задворках стремительного электронного века. Следовательно, как ни раскинь, эти трое представляли заведомо проигравшую сторону… Нет, одернул он себя, рано, выхода пока не просматривается, так что не следует программировать победу раньше времени. А вот на поединок настраиваться нужно.

Мысли текли уже насквозь деловые, и это радовало, Гаранин понемногу овладевал собой. Отхлынула бросившаяся было в лицо кровь, оставив все же некоторую слабость и, чего уж там, робость. Он поднял голову.

— Уставился… — хмыкнул тот, что сидел справа. — Ну вылитый бироновский Пашка, того и гляди волтузить сейчас начнет от стены до стены.

— Следовало бы, — сказал Гаранин, решив перешибить их хозяйскую уверенность ледяным спокойствием. Сел с ними рядом на скамью и потянул из кармана сигареты. — Постучать бы вас лбами друг о дружку…

— Оно нетрудно. А назад как выйдешь?

— Как-нибудь.

— Как-нибудь и кошка с забора не падает — всегда на лапы. Прыткий…

— Ну вот что, мужики, — сказал Гаранин. — Давайте о деле. Машину мне, как я понимаю, вы испортили?

— Выбирай словечки… Не испортили, а заговорили. Девку портят…

— Так вот, насколько я знаю, людей вы не едите. Для чего-то, однако, я вам понадобился. — Он говорил уверенно и четко, но все же ощущал нездоровое возбуждение, почти истерическую взвинченность. — Выкладывайте, что вам от меня нужно, и объясните, как мне с вами побыстрее распрощаться с наибольшей выгодой для обеих сторон. Итак?

Незаметно было, чтобы тирада сия произвела на них впечатление и заставила признать его Высокой Договаривающейся Сто-ронрй.

— Ишь, чешет, будто дьяк… Грамотей.

— Они там нынче все грамотные. Бабы тоже.

— Все Петькины реформы, видать, то-то борода брита…

— Доложить нешто?

— И то. Он так и велел, чтоб беспременно сразу же, как доставим. Времечко-то его тает…

— Вот ты и иди.