Страна, о которой знали все

— Прекрасно. Но уточнить кое-что, думаю, надо. Итак, перед тобой тот самый ужас высот, великий и страшный потомок динозавров, правнук расы былых властителей Земли. Ах, какие времена были, друг мой, какое кипение страстей, какое поэтическое торжество дикой мощи… И кто бы мог подумать, что наберут силу эти зверюшки из-под коряг, на которых и презрения-то не тратили… Приятно чувствовать себя представителем победившей ветви эволюции? Смелее, не съем.

— Я как-то не задумывался.

— Ну да, куда тебе, поденке. Ты и прошлого века не помнишь, не говоря уж о минувшем тысячелетии, — мотыльковый у вас срок жизни, победители, хоть это утешает… А впрочем, времен нашего расцвета я тоже не помню, — признался Первый. — Я ведь, можно сказать, молодое поколение.

— Сколько же вам? — вежливо полюбопытствовал Гаранин.

— Сейчас прикинем. — Глаза динозавра затянула розоватая пленка, похожая на третье веко у дога; поднялась. — Тогда как раз прирезали этого краснобая Гая Юлия, ну, того, что путался с Клеопатрой. Слышал про такого?

— Слышал, — подтвердил Гаранин.

— Так вот, то ли за неделю до того, как я вылупился, то ли через. Примерно так. Ухватываешь координаты?

— Да.

— Впечатляет?

— Признаться.

— То-то. Только, к сожалению, смертны и долгожители. А я вообще последний — перебили, затравили, загнали на край земли — рыцари-витязи, барды-менестрели… Теперь вот умираю. И скучно, ты знаешь, показалось умирать среди этого сиволапого мужичья, лесных болванов, которые только и умеют заводить в болото грибников. Решил потолковать с образованным человеком, выслал их на дорогу, они тебя и приволокли. Отпущу, на кой ты мне… Проникнись оказанной честью — не каждому выпадает исповедовать последнего на планете дракона. Разумного дракона — я не говорю о тех безмозглых тварях из африканских и амазонских болот, они у нас играли ту же роль, что у вас обезьяны… Пытаешься проникнуться?

— Пытаюсь, — сказал Гаранин.

— Эй, кубки нам!

Прошуршали осторожные шаги. Гаранина мягко тронули за локоть, и он, не оборачиваясь, принял тяжелый золотой кубок, усеянный яркими неограненными самоцветами. Змей ловко выпростал лапу из складок крыла и схватил такой же, но огромный. Хлебнул, отставил:

— Больше нельзя. Старость. А эти вечные сотоварищи и по глотку уже не могут. Как выражался какой-то восточный человек — сам понимаешь, перевидал уйму разноплеменного народа, — за ним пришла та, что приходит за всеми людьми. И пришла ведь, стерва костлявая, холодок так и тянет… Как думаешь, страшно мне?

— Думаю, да, — сказал Гаранин. Он полностью овладел собой.

— Правильно, страшно. Ведь когда-то…

Гаранина на несколько секунд обволокли и растворили в себе чужие воспоминания — чутко колеблются налитые молодой силой крылья, ловя восходящие потоки, приятно сознавать себя властелином неба, ужасом высот, земля внизу буро-зеленая, кажется гладкой до бархатистости, мощно бьют по воздуху крылья, разбрызгивая облака и радугу, глаза зорки, простор, могущество, сила…

— Было, — сказал Первый. — Все было. И что самое смешное — послал мне черт в исповедники зодчего.

Гаранин внимательно слушал.

— Вот именно, смешно до колик, — вмешалась другая голова, которую Гаранин для удобства окрестил Вторым. — Ты же, обормот, сроду ничего не строил, только и умел, что ломать.

— Прочухался, — сказал Первый с явным неудовольствием. — Это, изволишь ли видеть, мой старинный неприятель — сколько голов, столько и умов, а иные умы, случается, и набекрень повернуты. Попил он моей кровушки — все наперекор.

— А я полагал… — удивился Гаранин.

— Впредь не полагай, — сказал Первый, — С нами всегда так было — растем из одного тулова, а думаем разное, каждый — личность. И никуда нам друг от друга не деться. Хорошо еще, что главный — я. И власть над телом держу я. А он — лишь, когда нечего делать и выпадает свободная минутка, усиленно пытается выступать в роли моей совести. Воинствующая совесть попалась, шумная, беспокойная. А смысл?

— Сам знаешь, — сказал Второй. — Прекрасно знаешь.

— Нет, какой смысл? — повернулся к нему Первый. — Ведь пожили, отрицать не станешь? Пожили и нажили. Гаранин, вот сюда смотри!

Гаранин посмотрел направо — стена была густо увешана мечами, щитами разных очертаний, боевыми топорами и вилами, копьями и шестоперами, панцирями и кольчугами — всевозможным оружием и доспехами. Попадались и пищали. Все — начищенное, ухоженное, бережно охранявшееся от пыли и ржавчины. Оружия хватило бы на многочисленное войско.

— Это, так сказать, сувениры ратные, — осклабился Первый. — От каждого битого нахала по сувенирчику. А здесь — памятки побед более нежного свойства, то бишь любовные.

Гаранин посмотрел влево — ожерелья, перстни, серьги, подвески, браслеты, диадемы, разные шкатулочки, зеркальца и гребешки.