Страна овец

Подойдя ближе, я потряс его за плечо. Реакция была мгновенной — висевшая плетью рука вдруг коброй метнулась вверх и стальной хваткой стиснула мое горло. Овод вскинул голову и уставился на меня, щурясь от яркого света.

— А-а, это ты, — мне показалось, что он был несколько разочарован. Он отпустил мою шею, и его глаза снова подернулись мутной пеленой, — оставь меня в покое.

— Что с тобой? — я поспешно отступил на шаг. Мне было удивительно видеть Овода, обычно предельно расчетливого, хладнокровного и циничного, в таком состоянии, — что случилось?

Он почти минуту сидел молча, невидящим взглядом уставившись в пустоту перед собой, а потом заговорил, медленно, словно вылепляя непослушными губами каждую произносимую букву. И то, что он сказал, повергло меня в еще большее недоумение.

— Мне страшно, Олег. Очень страшно.

— Но почему!? — опешил я, — чего ты испугался!?

— Себя.

— Это еще что за новости! — на всякий случай я отступил еще немного, — что с тобой стряслось-то?

Овод обхватил голову руками и помассировал лицо, пытаясь стереть с него пьяный дурман.

— Время уходит, а мы ни на миллиметр не приблизились к решению нашей главной задачи. Рамиль же, пока мы здесь копаемся, не сидит сложа руки, и в любой момент может выйти на Хирурга раньше нас. А тогда все — пиши пропало.

— Но жизнь же на этом не заканчивается, — я был согласен, что в таком случае нас ничего хорошего не ждет, но все еще не понимал, что вызвало у Овода столь болезненную реакцию, — как-нибудь выкрутимся.

— Это для тебя она не заканчивается, а я, получается, не смогу выполнить данное Георгию Саттару обещание.

— И что с того? Ну не смог, бывает, тем более что он уже мертв. Не бери в голову.

— Ты не понимаешь, — Овод покачал головой, — для меня все обстоит гораздо сложнее.

— Почему?

— Потому, что я, как ты выражаешься, «Пустышка». Причем, один из худших ее вариантов.

— Э-э-э, — поняв, что этот разговор может затянуться, я нащупал стул и сел, — как это «Пустышка»?

— А вот так! — его губы скривились в невеселой усмешке, — мои родители решили все за меня.

— И ты согласился!?

— Моим мнением никто особо и не интересовался. Это сейчас пикировку можно производить только после совершеннолетия и с согласия клиента, а тогда царили дикие времена. Меня никто не спрашивал.

— Чего они хотели от тебя добиться?

— В нашей семье все были какими-то болезненно-романтичными, что ли. Родители считали, что человек, принадлежащий к известному семейству должен быть совершенен и прекрасен во всем.

— К какому семейству?

— К Клану Саттар.

— Что!? — я вытаращил на Овода глаза, — ты — член Клана Саттар!?

— Да так, — он махнул рукой, — седьмая вода на киселе. Моя мать была двоюродной сестрой Миранды — жены Георгия Саттара, так что я — не Корректор, если ты это имеешь в виду.

— И тебя отправили к нему на пикировку?

— Если бы! Для того чтобы воспользоваться услугами его салона мои родители были слишком бедными, а для того, чтобы попросить его об одолжении — слишком гордыми. Старик бы с радостью согласился и поработал бы со мной лично, но нет! Они отдали меня на растерзание какому-то Коновалу.

— И что произошло? — подтолкнул я повествование дальше, когда пауза начала затягиваться.

— Ничего хорошего, — Овод вздохнул и помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания, — ему выдали список установок, которые следовало загнать в мою башку, и он, недолго думая, тупо вогнал их туда. Как гвозди в крышку гроба.

Не лгать, не сквернословить, держать данное слово и так далее — полное собрание подобной идеалистической чепухи. Вот только нормально жить с подобным багажом в реальном мире оказывается практически невозможно.

— Но разве при обычной пикировке не преследуются аналогичные цели? Или такие благородные качества более не в моде?

— Разница не в поставленных целях, хотя любой грамотный Корректор сразу бы сказал, что ничего кроме неприятностей буквальное следование данному перечню не принесет, и предложил бы сесть и внимательно все обдумать, дабы выработать более разумный набор установок. Главное различие состоит в методах. Можно ведь и аппендицит циркулярной пилой вырезать, только процент успешных операций будет крайне низким.

— Можно умереть?

— От такой операции? — Овод подозрительно посмотрел на меня.

— Да нет же, от такой пикировки!

— А, нет, — он облегченно вздохнул, — умереть не умрешь, хотя еще не раз пожелаешь смерти и себе и тому умельцу. Просто я превратился в типичного простофилю из дешевых комедий, который абсолютно все принимает на веру, и всегда поступает так, будто все окружающие его люди такие же добрые и честные, как и он сам.

— Должно быть, в жизни это не так смешно, как в кино, — осторожно предположил я.

— Абсолютно не смешно, — согласился Овод, — хоть я и наловчился немного жульничать, обходя некоторые запреты, но по большому счету изменить ничего не мог. Чего я только не натерпелся и в школе и в институте, да и просто по жизни. Рехнуться можно. Но, что удивительно, мои таланты не помешали мне, в конце концов, поступить в полицию.

— Ты был полицейским!? — удивленно воскликнул я.