– Даже им он предпочел бы не причинять вреда, но он не будет стоять в стороне и позволять сильным преследовать слабых.
Дэвид достал из рюкзака рядом с собой фляжку и протянул ей.
– Что это? – спросила она.
– Бренди, в некотором роде. Мы делаем его сами, дома. Довольно неплохое. Поначалу немного обжигает горло, но быстро перестаешь это замечать.
– Я не люблю бренди.
– Все равно выпей. Ты держалась на голом адреналине, и скоро твой организм накажет тебя за это. Бренди поможет.
Церера взяла фляжку и осторожно отпила. Дэвид не лгал. Напиток оказался с вишневым привкусом, который ей не понравился, и обжег горло, но она не могла не признать, что в результате ей стало теплей и спокойней, хотя Церера предпочла бы чашку сладкого крепкого чая. В этом смысле у них с Фебой были одинаковые вкусы.
– Кстати, меня зовут Церера, – представилась она.
– Я уже слышал. Сколько тебе лет – шестнадцать?
– Тридцать два. У меня есть восьмилетняя дочь.
Дэвид рассмеялся, хотя и не с недоверием.
– Ты изменилась, когда только попала сюда? – понимающе произнес он. – Наверняка это оказалось для тебя большим шоком.
– Я просто ненавижу, что мне снова шестнадцать. Думаю, это был худший возраст моей юности.
Церера отпила еще бренди, и на сей раз ей удалось проглотить его, не поперхнувшись.
– Вы пробыли здесь гораздо дольше меня, – произнесла она. – Где именно мы находимся?
– Именно? К этому месту неприменима такого рода точность. Когда я вновь увидел свою жену и ребенка, то подумал, что, может, это рай – хотя это далеко не так, если он способен вместить таких убийц, как фейри. Тем не менее, наверное, именно здесь некоторые из нас, кто глубоко страдал и достаточно усердно мечтал, смогут пережить ту версию жизни, в которой нам было отказано. Или, может, это сон, последнее срабатывание всех этих маленьких нейронов в нашем мозгу по мере приближения смерти, но представлять это куда как не столь весело, верно? В смысле я ведь не ожидаю, что ты поспешишь признать, что в этот момент умираешь?
– Вообще-то нет, – ответила Церера, – хотя я уже размышляла на этот счет.
– Точно так же, как когда-то и я. Но нет, это не смерть. Хотя и что-то близкое к ней – ближе, чем в обычной жизни, и если ты вдруг сделаешь какой-то неверный шаг, то быстро узнаешь, на что и в самом деле похожа близость смерти. И это тоже не вечно. Я становлюсь старше, как и мои жена и сын. Настанет день, когда нам придется уйти отсюда и отправиться туда, что ждет нас после этого. Может, мы сами выберем этот день, а может, и нет, но в любом случае он наступит, когда ему будет суждено, и я надеюсь, что произойдет это быстро и безболезненно. Однако никаких сожалений не будет. Меня одолевали сожаления и печали в моей прошлой жизни, но только не в этой. Я наслаждаюсь каждым мгновением своего пребывания здесь.
– А где сейчас ваши жена с сыном?
– Моя жена в нашей хижине, где она в полной безопасности. Лес позаботится об этом. А сын начал свою собственную историю с женщиной, которая любит его, и с ребенком на подходе. Я оставил их всех там, когда ощутил, что этот мир словно сместился. Вдруг замерцал, будто мираж, и я ощутил твое прибытие, поэтому и отправился посмотреть.
– Почему?
– Из любопытства и беспокойства. В последние недели надо мной нависает какая-то тень, которую я не могу опознать или объяснить. Можешь назвать это дурным предчувствием, и дело не только в том, что я чувствую, как мои дни подходят к концу. Фейри явно являются частью этого, но не они одни. Дело не только в них.
Церера задумалась о том, какой странной стала ее жизнь, раз уж ей приходится вести беседу с человеком, который по любым соображениям должен быть мертв – а может, и в самом деле мертв, какие бы теории он ни выдвигал в доказательство обратного. Теперь она вот-вот вернет его к испытаниям из его юности. Но разве сам Дэвид не закрепил на бумаге эту истину, в самом начале своей книги? Мы переносим наше детство, все хорошее и плохое в нем, в нашу взрослую жизнь. И, таким образом, никогда не уходим слишком далеко от тех детей, которыми некогда были.
– Похоже, я знаю, что это такое, – сказала Церера. – Это Скрюченный Человек.
XXXIX
CHOSS (альпинистск.)
Шаткая или осыпающаяся скала, опасная для подъема
Лесник пытался набить табаком свою трубку и половину просыпал – верный признак того, что он выбит из колеи.