От Дудинки до пионерлагеря плыли четверо суток на теплоходе. Восемь лет она плавала по Енисею туда и обратно, и река запечатлелась в ее памяти на всю оставшуюся жизнь. Она скучала о ней, как о живом существе, любила ее всем сердцем.
Во время пути знакомились, выбирались маленькие начальники, типа старост отряда и т.д., после пионервожатых и воспитателей. Почему-то Ксеня всегда производила положительное впечатление, и ее обязательно кем-то выбирали. Но впоследствии раскаивались и переизбирали. А она присматривалась.
Деревянные домики «Таежного» живописно располагались на берегу Енисея. Лагерь окружал высокий забор, а возле единственных ворот постоянно дежурили взрослые и никого за территорию не выпускали, только воспитателей и вожатых – по особому пропуску начальника лагеря. Сразу за воротами начиналась тайга, а в часе ходьбы – деревня Атаманово, куда дважды за лагерный сезон старшие отряды водили в магазин и на рынок, чтобы они могли купить гостинцы домой. И они покупали зеленые помидоры, которые по дороге до Норильска доспевали и становились красными, репчатый лук, который они довозили в капроновых чулках. Покупали также сахар и землянику и варили на кухне варенье. Небольшие суммы денег от родителей хранились у начальника лагеря. В последний свой сезон на пионерском костре по случаю окончания лагерного срока Ксеня готовилась танцевать индийский танец, у нее здорово получалось движение головой с одного плеча на другое. Как раз вечером была ее очередь варить на кухне земляничное варенье. Она мешала его поварешкой в большом тазу, когда внезапно с поверхности кипящей массы вылетела капля и приземлилась прямо на ее лбу. Боли особой не было. Вернувшись в отряд, в пионерской комнате она посмотрела в зеркало: коричневое пятнышко ожога располагалось ровно в середине лба чуть выше бровей, как у индианок.Такой случился курьез.
Мечты о свободе оказывались призрачными. В лагере царили жесткая дисциплина и многочисленные запреты: «Цветы не рвать», «Траву не мять», «За ограждение не заплывать». Огорожен был небольшой участок мелководья, и Ксене претило купаться в этом лягушатнике. Она и не купалась. Запреты ее страшно раздражали и вызывали протест. Ксене удавалось быть «пай-девочкой» примерно с месяц. Потом она становилась собой и начинала хулиганить да так, что воспитательница и вожатый едва не выли от ярости. «Кто бы подумал, такая положительная девочка была…» – жаловались они начальнице лагеря.
То Ксеня устраивала бой подушками после отбоя, ТО РАССКАЗЫВАЛА СТРАШНЫЕ СКАЗКИ, КАК В ДЕТСТВЕ. Ее, как нарушительницу лагерного режима, выставляли в наказание в одной ночной рубашке и босиком в пионерской комнате, где было не жарко. Стуча зубами, она, однако, из упрямства не просила прощения. В тихий час, когда положено было спать, она, изображая из себя почтальона, бегала с записками от девчонок к мальчишкам и обратно. Их спальни разделяла пионерская комната, в глубине которой находились комнатушки воспитательницы и вожатого.
Но самое опасное предприятие она затеяла в то последнее лето, когда разбудила, предварительно договорившись об этом, несколько надежных девчонок и мальчишек после полуночи. Они, как тени, выскользнули из домика, а потом и с территории лагеря и пошли бродить по другим лагерям, нарушая запреты. Топтали траву, рвали цветы и купались вволю. Под утро, замерзнув, разожгли костер на берегу. Тут-то их и накрыл сторож. Разгорелся сыр-бор. Их пытались уличить в том, чего они не делали. Администрация лагеря никак не могла поверить, что подростки просто резвились на свободе, а не курили, не пили и не целовались. Ксеню едва не сослали домой. Сначала она обрадовалась, но страх предполагаемого наказания вскоре погасил радость. В конце концов эту суровую кару отменили, так как администрация не осмелилась на такой – из ряда вон – шаг. Хотя случай был экстраординарный – за все время существования пионерлагеря. Но директор пионерлагеря была дальней родней отца, и дело прикрыли.