Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы)

Приходили к девчонке, якобы посмотреть богатую коллекцию, поменяться. Пока Ксеня отвлекала хозяйку у проигрывателя – они крутили пластинку с «Бэсамэбэсамэмучо…» и пытались переписать слова, Зойка успевала засунуть в валенки несколько фоток. Или в ДИТРе, где работала Ксенина мать. Зойка отвлекала кассиршу, Ксеня, поддевая ножом кнопки, срывала снимки – кадры из кинофильмов и прятала на груди под пальто. На такой снимок можно было выменять несколько артистов. Срывали и со стендов в кинотеатрах.

Еще в комнате висело зеркало, из него – веером – торчали шедевры народного творчества: целующиеся парочки, над ними – целующиеся голубки и надпись: «Люби меня, как я тебя». Над одной из кроватей висела клеенка с прудом и лебедями.

Тогда, в первый раз, Зойка чинно посидела, спросила что-то об уроках и собралась уходить. Ксеня заметила, что родители – отец из-за газеты, а мать от стола с шитьем – косились на гостью. Мать, конечно же, разглядела и застиранное платьице, и штопку на чулках, хотя Зойка и прятала ноги под стол. Прошло несколько неловких минут молчания, Зойка встала, стремительно обошла дорожку и вылетела в коридор. Ксеня – за ней.

– Ты чего?

– Ничего.

Подружка громко хлопнула дверью на прощание.

– Кто у нее родители? – первым делом спросил отец, едва Ксеня появилась в комнате.

Он завязывал в эту минуту галстук перед зеркалом. Родители собирались в ДИТР – в кино на последний сеанс. Хотя отец и не относился к ИТР, занимая должность механика в гараже, его пускали туда, потому что мать работала там. К тому же, глядя на отца, никто и подумать не мог, что он не ИТР. Хотя лицо у него было простецкое: голубые глаза под сросшимися густыми бровями, нос картошкой и узкие губы, вид, когда он надевал выходной костюм, белую сорочку и галстук в тон костюму, был представительный. И даже важный: если он поджимал губы строго и значительно. Прямо директор автобазы!..

– Откуда я знаю?

– А ты узнай! – внушительно сказал отец. – Нечего водиться, с кем попало… – На нем уже красовалась каракулевая шапка, которая прибавляла важности – Ну, ты скоро? – обращался он к матери.

– Сейчас, сейчас, – мать дорисовывала на губах бантик.

Брови она нарисовала, волнистые от природы волосы уложила в прическу. На ней была юбка из английского бостона и китайская пуховая кофточка с большим выбитым цветком на груди. Когда мать так наряжалась, она становилась даже красивой. Надевая пальто с каракулевым воротником и манжетами, мать выговаривала Ксене:

– Вечно таскаешь в дом каких-то чумичек. Будто у вас в классе нет приличных девочек, с которыми можно дружить. А эта… – мать не захотела назвать новую подругу дочери по имени, – еще стянет что-нибудь…

У Ксени чуть слезы не брызнули от обиды. Она хотела заступиться за Зойку, сказать что-нибудь в ее защиту, даже рот открыла, но мать уже вышла из комнаты: они опаздывали. «Почему, почему они так? Ведь они совсем ее не знают… А мне других подруг не надо! Вот назло, назло им буду с ней водиться!» – Она сидела перед зеркалом, скорчив злую гримасу. Щелчком стукнула болванчика – он закивал головкой, как бы с укоризной, решительно поднялась, оделась и направилась к Зойке. Ей было неловко за прием, оказанный родителями: даже до разговора не снизошли.

У порога ее встретила Зойкина мать, заулыбалась всеми тремя ямочками – на щеках и подбородке, вытерла руки о фартук и, легко касаясь Ксениного плеча, повела гостью на кухню.

– Зоя, гляди-ка, кто к нам пришел… – и, обращаясь к Ксене, продолжила: – Садись, Ксюша, вот сюда…

Она обмахнула табурет полотенцем, усадила Ксеню в угол к батарее – от окна дуло – пододвинула поближе к ней тарелку с картошкой в «мундире» и солонку:

– Ешь…

Ксеня поужинала дома, но все равно ела картошку с удовольствием, макая в крупную серую соль и запивая сладким чаем.

После они сидели с Зойкой, не зажигая света, в комнате на кровати и шептались. На другой кровати спал лицом в подушку Зойкин пьяный отец. Их семья тоже занимала одну комнату в трехкомнатной секции, еще в одной жила одинокая молодая женщина, скользящая тенью по коридору и кухне, в другой селилась живописная семейная пара: высокий крепкий здоровяк муж и тоже высокая статная красивая уже не молодая жена, ее звали необычным именем Эмма. Они частенько выпивали и пели. Как-то девчонки подслушали и услышали знакомую песню, ее постоянно передавали по радио, но слова были другие: – Широка страна моя родная, много зон в ней, тюрем, лагерей. Я другой такой страны не знаю, где б губили собственных людей. Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где рабом родится человек. Им стало почему-то страшно. Когда муж трудился во вторую смену, Эмма изредка зазывала девчонок к себе, наверное, ей не хватало живой души рядом, с кем можно поговорить. Женщина она была пьющая и веселая, хотя судьба у нее была страшная. Как-то изрядно выпив, под пластинку Руслановой она рассказала вкратце свою историю.