Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы)

Были субботники, когда совминовцы убирали территорию собственного санатория. Высшего начальства, естественно, не было, потому выпивали, как демократы. Ксения даже в один из субботников, выпив, согрешила под кустиком со своим так называемым нелюбимым «любовником».

Были демонстрации на Ноябрь и Первое МАЯ. Сотрудники, низшие чины, ходили на них, как простые смертные. Потихаря пили, потом натужновесело плясали и пели. Ксении было смешно. Ее муж в эти праздники стоял в ограждении на своем грузовике. От кого ограждали?

И в приемной оказался не сахар и даже не сахарин. Если Ксения не читала, ей становилось настолько тошно среди новой мебели, с новой ковровой дорожкой на полу, что хоть волком вой. Она маялась, не зная, чем себя занять. Печатать левую работу ей не хотелось. В открытую нельзя было, а прятаться ей претило. К тому же не было желания зависеть от кого-то, в частности, от клиента, когда она вкусила свободы. Принуждать себя делать то, что не нравится, она не привыкла. Правда, левые деньги, заработанные в рабочее время, не были бы лишними в семейном бюджете. Но она предпочитала жить в долгах, чем потерять независимость. И вообще сидеть, и долбить, как дятел, часами, не имея желания или просто настроения, было для нее невыносимым.

Вдохновение тоже не каждый день посещало, для дневника не всегда было настроение. Поэтому она просто сидела сложа руки и предавалась мечтам о том, как бы скорее получить квартиру, конечно же, хорошую и новую, а не освобожденную после какого-нибудь грязнули. Секретарям часто выделяли квартиры, требующие ремонта, при их-то низком окладе. У Ксении была, правда, слабая надежда на помощь Владимира Николаевича. Он участвовал в распределении квартир.

Она проработала в приемной немногим больше полугода, как по зданию пронесся слух, что распределяют квартиры в только что сданном доме. С какой стати, неизвестно, но она вообразила, что ей тоже могут выделить в нем квартиру из-за трудных условий проживания в частном секторе, как она написала в заявлении. Она упустила из виду, что работает еще слишком недолго для того, чтобы ее чаяния осуществились.

В большом напряжении она провела три дня, показавшиеся ей вечностью. Но ее никуда не вызвали и ничего не предложили: ни новой, ни освобожденной квартиры. Обида захлестнула ее: чем она хуже других? Некоторые, она знала, и через месяц после поступления на работу получают. Опрометью выскочила из приемной, добежала до туалета, закрылась там и разрыдалась. С опухшими глазами вернулась на рабочее место. Посидела в задумчивости: хотелось поделиться с кем-то неудачей. Но с кем? Вспомнился Владимир Николаевич, она позвонила, попросила разрешения зайти.

Вошла к нему в кабинет и, увидев доброжелательный взгляд, мягкую улыбку, снова расплакалась: слезы так и потекли по щекам. Она кусала губы, хотела остановить их, но они продолжали литься. Владимир Николаевич поднялся из-за стола, подошел к ней, положил руку на плечо и, слегка поглаживая, стал ее успокаивать.

– Ну, что вы, Ксения Анатольевна, так убиваетесь? – он сразу догадался о причине ее слез, хотя она ничего ему не сказала, – И надеяться не надо было. Помните, я вам говорил, что вы получите квартиру не раньше, чем через год-полтора? Ну, не надо, не надо… Красоту испортите…

Ксения невольно улыбнулась сквозь слезы и подумала: «И правда, чего это я? Без году неделя, а возомнила о себе. Подумаешь, незаменимый кадр. Будто я одна здесь такая…». Она почти успокоилась и с благодарностью прижалась щекой к его руке, лежавшей на плече, но тут же спохватилась.

– Ой, простите! – кинулась к двери, – Большое спасибо вам, Владимир Николаевич. Вы… вы… просто замечательный! – и вылетела пулей из кабинета.

Ее заплаканный и взволнованный вид не остался незамеченным. Секретарша Владимира Николаевича, женщина за сорок, преждевременно увядшая, чересчур худая и не слишком приятная особа проводила Ксению любопытным взглядом. Валентина Ивановна считала себя неотразимой и приятной во всех отношениях дамой и держалась соответственно, особенно перед посторонними. Наверно, стены влияли: многие задирали нос выше головы.