Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы)

В тот день у Ксении было много работы. Позвонила супруга М.Ш. и попросила вызвать на дом сантехника: у них снова засорился унитаз, уже второй раз за неделю. Ксения занималась и этими вопросами, уже не возмущаясь. А что ей оставалось делать? Или носиться со своим человеческим достоинством, или плюнуть на него – ради квартиры. Она смолчала раз, смолчала другой, и помощник отстранился и от этой обязанности: исполнять многочисленные просьбы хозяйки. Причем, хозяйка, быдло областное, не здоровалась, не обращалась к ней хоть как-нибудь, говорила простенько: – Сантехника вызови! Водителя пришли!» Ксения даже ухмылялась про себя: «Очередная Эллочкалюдоедка!»

Чтобы успеть отпечатать срочный материал к концу дня, Ксения попросила Рахима вызвать к шефу на квартиру сантехника. Всего-то позвонить по телефону… Он обещал. Вдруг после обеда – звонок. Ксения поднимает трубку и слышит грубую брань многодетной супруги М.Ш. по поводу того, что посрать некуда: сантехника до сих пор нет. Ксения, сгорая от стыда, что ее отчитывают как прислугу, дослушала до конца все нелестные эпитеты в свой адрес, положила трубку, не сказав в ответ ни слова оправдания. Вошла в комнату к помощнику. Он сидел, развалившись в кресле, за столом и подпиливал ногти на руках. Ксения усилием воли подавила гнев и почти спокойно сказала:

– Послушай-ка, Рахимчик! А я ведь не у тебя в секретаршах, а у зампреда. Я ведь тебя как человека попросила!.. Может, ты думаешь, на тебя управы нет? Тебе не за то двести пятьдесят р. платят, чтобы ты штаны просиживал да в зеркальце любовался… Работать надо, Рахимчик! Унитазы ремонтировать – твоя обязанность, между прочим… Я свои хорошо знаю…

Рахим выскочил из-за стола, прошипел с угрозой:

– Ах, вот ты как, секретутка! Ну, погоди! – он залетел к шефу в кабинет.

Ксения вздохнула почти с облегчением: «Все, конец. Вылечу, как пробка и квартиры не видать, как своих ушей», – и вышла из приемной.

Она ждала последствий, но прошел день, другой, третий, как обычно, – скучно и томительно. Помощник с ней не разговаривал, ходил надутый и обиженный. Она жалела, что так грубо с ним обошлась и винила себя: «Ну, что меня, дуру, понесло? Не могла стерпеть? Столько уже вытерпела! Наверняка нажаловался шефу, тот теперь и пальцем не шевельнет, чтобы помочь мне с квартирой. Живи и дальше со своим дурацким достоинством на частных… Дура, дура и есть. Да что ты такое, в конце концов? Всего-навсего секретарша! Чем ты отличаешься хотя бы от уборщицы? Чем, чем? Она унитаз за ним моет, а ты плевки с физиономии стираешь да еще извиняешься! Не нравится, дуй отсюда! Возвращайся в отдел, тебя везде с радостью возьмут. А-а-а, не хочешь! Работать не хочешь, книжечки лучше почитывать. Так уймись, дура, не высовывайся!» – ее внутренний монолог прервал телефонный звонок.

– Зайдите ко мне, – услышала она строгий голос Владимира Николаевича.

Не ожидая ничего хорошего, она едва передвигала ноги, не шла, а тащилась по коридору до его приемной.

– Ксения Анатольевна, что там у вас произошло? Мурат Шоханович просит убрать вас, заменить другим секретарем… – он смотрел с искренним участием.

Ксения выложила ему все, как на духу. Он помолчал немного, как бы обдумывая, что сказать, и заговорил мягко, доверительно:

– Вы умная, грамотная женщина, Ксения Анатольевна, у вас высшее образование, неужели вы не понимаете, что Мурат Шоханович был прав, обвинив вас в небрежности? Ведь у нас не просто бумажки, а правительственные документы, мы не должны, не имеем права ошибаться. Что подумают нижестоящие организации, если кто-то обнаружит допущенную вами ошибку? Что здесь безграмотные сотрудники. А разве можно допустить подобные мысли? В правительственном учреждении должны работать непогрешимые люди. Что до помощника… Мы не можем указывать ему его обязанности. Их распределяет между вами сам Мурат Шоханович. Вот такое положение дел. Я знаю, вам нужна квартира. Но представьте себе: вас убирают из приемной. Конечно, мы найдем вам место в отделе или в машбюро, но какое мнение будет о вас в коллективе? У местного комитета? И я ничем не смогу вам помочь… А ведь я только добра вам желаю!

Он говорил, а она думала: «Да кому нужны ваши бумажки! Никому они реально не помогают.» В ней подспудно зрел бунт, как когда-то в юности, когда ее исключали из комсомола. Внешне она продолжала внимательно слушать Владимира Николаевича, согласно и покорно кивая, но почему перед мысленным взором мелькали картинки, совсем не относящиеся к предмету беседы. Иногда – во время обеденного перерыва – она выходила из здания прогуляться до скверика напротив Дома правительства, в центре которого возвышался огромный монумент Ленина, посидеть, помечтать на скамеечке при хорошей погоде. Возле постового у главного входа всегда толпилось человек шестьсемь: кто пришел за колбасой, кто принес левую работу или расчет за нее… Ей почему-то вспоминалось некрасовское: «…по торжественным дням, одержимый холопским недугом…».

Однажды в здание пытался прорваться подвыпивший пожилой мужчина. Он лез без пропуска, потрясая бумажками и крича: