Страницы Миллбурнского клуба, 1

Н.М.К.  Это была не первая встреча, мы имели очень хорошие встречи. Но он был какой-то... Он был очень погружен в себя. Эту фразу он сказал, понимая, что может меня обидеть. Мне было неприятно за Пастернака, потому что Евтушенко был тогда знаменит больше, чем сам Пастернак и все такое. И он, к сожалению – неприятно так говорить о таком великом человеке, – самоутверждался.

И.М. В те годы он все еще самоутверждался? Когда был знаменит на весь мир?

С.Б. Если вспомнить его реакцию на слова усатого генсека «Маяковский был и остается лучшим... » и на последующие события, то можно понять, что он не относился безразлично к вопросам первенства.

Н.М.К.  Я помню, был у Комы Иванова на дне рождения. Там был Пастернак. И вдруг Пастернак так начал, слукавил: «Пусть поэты читают стихи». И как-то получилось, что я должен был читать. И я прочел стихотворение, должен теперь честно сказать, неудачное. Я его прочел,  поскольку только что написал.

И.М.  Ну да, чаще всего именно последнее хочется прочитать, это понятно.

Н.М.К.  Да... И там что-то про Средние века было. И вдруг он начал – Сева, это же про Средние века – намекая, что это плоские программные стихи... И он долго наслаждался этим.

И.М.  Ему было приятно, что у вас неудача?

Н.М.К.  Да, да. И он как бы надо мной поднимался, хотя я над ним никогда и не собирался подниматься. Ну, Пастернак был в моих глазах и остается... я субординацию признаю. Ну, в общем, это в нем было. Но он был великим человеком, великим поэтом.

С.Б.  Великим многое прощается.

Н.М.К.  Конечно, общение с Ахматовой мне было более приятно.

И.М.  А вы общались? Очень интересно. В какие годы?

Н.М.К.  Незадолго до ее смерти. Это было так. Слуцкий мне сказал – ты сходи к Ахматовой. Он позвонил ей, и я пришел к Ахматовой. Она меня приняла очень хорошо. Открыла дверь и стоя передо мной спросила: «А вы меня такой представляли?» Я ей говорю: «Понимаете, Анна Андреевна, я именно такой вас представлял, потому что Лева Поляков сделал вашу фотографию недавнюю, и там очень похоже».

А.Г.  Была ли она гранд-дамой? Я имею в виду, была ли она царственной, так сказать, в общении.

Н.М.К.  Нет, она не была царственна ни по отношению ко мне, ни к другим. Мне она «Реквием» прочла.

И.М.  Как она отнеслась к вашим стихам? Вы наверняка ей что-то читали. Она слушала с интересом?

Н.М.К.  Да, она слушала с интересом. Первое, что я ей прочел – это свою поэму «Танька», которая сильно тогда ходила по рукам. Ей она не понравилась. И я вдруг понял, что ей и не должно это нравиться. Потому что то, что наполняет эту поэму, трагедия этой Таньки – для нее не трагедия, она от таких танек настрадалась сама. Я ей много читал. Но уже не помню, что. Она ко мне хорошо относилась. Ее кто-то спросил про Евтушенко – она говорит, не знаю. А какие есть хорошие поэты? Коржавин, говорит.

С.Б.  Мне кажется, что многие относятся к Евтушенко хуже, чем он того заслуживает. И я не понимаю, почему, и это для меня является загадкой.

Н.М.К.  Это абсолютно несправедливо. Я к нему лучше отношусь, чем раньше. Прошло много времени, и я как-то почувствовал, что он сыграл определенную положительную роль. Ведь он сделал многое...

С.Б.  Ну почему, например, Иосиф Бродский не то что ненавидел, но как-то крайне пренебрежительно относился к нему.

И.М.  Я думаю это вопрос к Бродскому... Наум Моисеевич, а вы общались с Бродским?

Н.М.К.  Да. Близких отношений не вышло, но мы друг к другу не так уж плохо относились. Я, кстати, никогда не относился к поклонникам Бродского. И у меня есть опубликованная серьезная статья, которая называется «Генезис "стиля опережающей гениальности", или миф о великом Бродском». Я считаю, что Бродский был очень талантливым, но стал профессиональным гением, и это ему мешало работать. У него, к сожалению, часто то, что он хочет навязать, сильнее, чем откровение. Глазков когда-то говорил: «Откровенность на уровне откровения». Этого у Бродского нет. У него откровенность, разрушающая всякое откровение. Или не разрушающая, а не постигающая, игнорирующая. Хотя у Бродского есть хорошие стихи. Он как-то дал мне прочитать одно его стихотворение, которое мне показалось очень хорошим:

Ты забыла деревню, затерянную в болотах

Залесённой губернии, где чучел на огородах

Отродясь не держат — не те там злаки,

И дорогой тоже всё гати да буераки.

Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,

А как жив, то пьяный сидит в подвале,

Либо ладит из спинки нашей кровати что-то,

Говорят, калитку, не то ворота.

А зимой там колют дрова и сидят на репе,

И звезда моргает от дыма в морозном небе.

И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли

Да пустое место, где мы любили.

Я потом публично читал его много раз.

Помню, выступал Топаллер и говорил Саше Кушнеру, что вот Коржавин и Бродский ненавидели друг друга. Никогда этого не было. Ни про него, ни про меня нельзя сказать этого. Я его считаю талантливым поэтом, я просто не считаю, что он гений.