Страницы Миллбурнского клуба, 3

Я родился в 1937 году. Дед со стороны мамы, главный московский раввин Медалье, был расстрелян в 1938 году. Папа, механик по ремонту зубоврачебного оборудования, вскоре после этого был арестован; до полной его свободы и реабилитации прошло 17 лет. В 1941 году я три раза болел двусторонним воспалением легких; из детской Филатовской больницы в Москве меня выписывали с температурой 40: не хватало сестер, чтобы ночью таскать детей в бомбоубежище. Хорошо отпечатались в памяти бомбежки Москвы. Помню, как меня несут на руках вниз, в убежище, потом вверх, по неработающему эскалатору недостроенной станции метро «Новокузнецкая».

Затем – эвакуация в Пермь (тогда Молотов) осенью 1941 года, голод, потом –Москва, школа, возвращение папы без права проживания в Москве, второй его арест, обыск дома. После занятий в школе – очереди в магазины с номером, написанным химическим карандашом на тыльной стороне ладони. Помню антисемитизм – как беспрерывный фон, начиная с детского сада в Перми, когда я впервые услышал слово «жид».

С десяти лет, когда мама рассказала мне о «ежовщине» и о папе как одной из жертв, началась моя двойная жизнь: я твердо знал, чего нельзя говорить вне дома, а дома – можно только шепотом. Я был слишком мал, чтобы задать естественный вопрос: «Мама, а почему, если Ежова разоблачили и расстреляли, Сталин не выпустил всех, кого Ежов посадил? И почему папа все еще должен скрываться, когда приезжает домой?»

В нормальной жизни поколение измеряется в 20 лет. Но не в годы страшных катаклизмов. В России люди «выпуска» (из утробы) 1937-го и 1947 годов – разные поколения. И те, кто еще могли видеть Сталина живым, и те, кто «видали его в гробу» ( 1947-й и 1957-й), – тоже разные поколения. Потом 20-летний период восстановился.

В январе 1948 года я раскрываю газету, вижу на последней странице внизу маленькое объявление в траурной рамке и кричу: «Мама, Михоэлс умер!»

Мама поражена. Ее детство прошло в Витебске, откуда была и семья Вовси. Московский адвокат Ефим Михайлович Вовси, брат-близнец Соломона Михоэлса, и его жена Мира Сергеевна были друзьями нашей семьи, так что родители знали бы, если бы 57-летний Михоэлс был болен. Михоэлса с почетом хоронят, но вскоре становится известно, что он был убит в Минске, хотя подозрения, что это было сделано правительством, мне, по крайней мере, родители не раскрывали.

Руководителем театра вместо Михоэлса был назначен Вениамин Зускин, но вскоре театр был закрыт. К концу 1952 года я знал, что арестованы Зускин и еврейский поэт Квитко, но, конечно, не знал об их расстреле вместе со значительной частью Еврейского антифашистского комитета 13 августа 1952 года. В то время не было открытых процессов типа довоенных, расстрел членов ЕАК, как и «ленинградское дело», проходил в тайне. Сейчас известно, что обвиняемые в этих делах своим героическим сопротивлением следствию смешали планы проведения открытых процессов по образцу процессов 30-х годов.

Были казнены евреи – руководители компартий Венгрии и Чехословакии.

Мы жили на Большой Татарской ул. (потом – ул. Землячки), где три двухэтажных дома одного двора значились под номером 14. У нас были полторы комнаты на втором этаже, в одной из них стояла газовая плита. В полуподвале в 18-метровой комнате жили папины племянницы Соня и Белла, муж Сони Ерухим и трехлетняя Анка, а также няня, периодически нанимаемая к ребенку, чтобы взрослые могли работать. Всего, с полуподвалом и мезонином, было четыре уровня одной квартиры, в которой жило 15 семей, с двумя туалетами и двумя или тремя кранами холодной воды. Мыться ходили в баню раз в неделю. Газовые плиты соседей стояли в коридоре, превращенном в большую кухню, так что соседи всегда видели, когда мы проходили, что облегчало им слежку за семьей врага народа.

Папа вернулся с Колымы через восемь лет, дома жить ему было нельзя; один наш сосед тут же доносил, если он появлялся. Он был вновь арестован в феврале 1949 года и отправлен в ссылку в Большую Мурту – районный центр в 110 км к северу от Красноярска. Почти все, кто был освобожден после арестов 1937 – 1938 гг., были вновь сосланы. Тех, чей срок заканчивался к 1949 году, уже не освобождали, а везли прямо в ссылку – всех их называли «повторниками». Было много людей, арестованных впервые и получивших тюремный или лагерный срок. В Ленинграде оба брата мамы, Абрам и Борис, были арестованы; Абрам получил семь лет.

В Москве жила папина двоюродная сестра тетя Женя – Евгения Борисовна Збарская, которая была замужем за профессором Борисом Ильичом Збарским – биохимиком, бальза-мировавшим (вместе с проф. Воробьевым) тело Ленина и продолжавшим руково-дить лабораторией по поддержанию тела. Жили они в «Доме на набережной» (как его назвал Трифонов), нам известном как «Дом правительства», я там был с мамой один раз – тот единственный раз, когда я видел Б.И.Збарского. Он не принимал участия в жизни нашей семьи, но тетя Женя постоянно в ней присутствовала и иногда приезжала к нам на машине с шофером.