Страницы Миллбурнского клуба, 3

Мальчик Юра во дворе: «Скоро вас, жидов, всех выселят». Сейчас идут споры о том, действительно ли планировалось выселение евреев – так же, как чеченцев, крымских татар и других народов. Все без исключения мои знакомые – евреи, которые были в то время уже в сознательном возрасте, помнят о подобных мальчиках юрах, помнят разговоры на кухнях с планами раздела комнат, якобы оставляемых евреями. Документального доказательства планов выселения не найдено. Но ведь нет и документального доказательства того, что Гитлер лично приказал уничтожить евреев. Диктаторы такого уровня умеют обходиться без бумажек. Однако создающие атмосферу слухи были несомненной частью жизни, и, я думаю, они были пущены МГБ. Если бы слухи не были частью стратегии по запугиванию и унижению евреев, правительство легко могло бы их пресечь. Так что желание запугать было фактом, отдельным и независимым от того, имел ли Сталин или нет намерение об «окончательном решении еврейского вопроса».

Я думаю, что даже если у Сталина и был такой план, то письмо Эренбурга могло заставить его задуматься и отложить это решение. Ибо Эренбург сумел найти слова на собственном языке монстра. Он взывал не к гуманности и справедливости, а к тому, как трудно будет коммунистическим партиям западных стран продолжать выполнять роль фактических советских агентов, если такой взрыв официального антисемитизма продемонстрирован в Советском Союзе. А пока Сталин задумался, у Б-га, наконец, нашлась свободная минутка для него. Это догадка, достоверность которой мы никогда не узнаем.

Но жили мы в атмосфере ожидаемого погрома и выселения.

Только главные синагоги в Москве и Ленинграде оставались открытыми; ничего не знаю об их посещаемости в то время, а единственный в Москве кошерный магазин напротив синагоги уже давно закрыли. В школе было тяжело. Я 9-й год учился с одними и теми же ребятами в мужской школе. Кроме меня в классе учились еще два еврея. Активными антисемитами были простоватый Колька Гордеев, живший в доме напротив, и рафинированный отличник Мансур Гайбадуллин. Но все смотрели косо и избегали общения. Должен отметить, однако, что за 10 лет учебы я не сталкивался с антисемитизмом учителей. Еще работала в младших классах добрейшая Мария Ивановна Левашкина. Литературу преподавала аристократическая Зоя Ивановна Добровольская. Завучем и ангелом-хранителем оставался Борис Григорьевич Дербаремдикер, который после случая с комсомолом пригласил маму, поговорил и успокоил нас обоих. Даже ненавидимая учительница истории Клара Ивановна Сухова, самый плохой человек среди учителей за все 10 лет, из-за которой я потом долго не мог избавиться от ненависти к предмету, была одинаково плоха со всеми, не выделяя евреев. И только Настасья Ивановна, учительница географии, после 13 января стала выказывать мне активную неприязнь и снижать отметки.

И вот 2 марта вечером – Сообщение ТАСС «о тяжелой болезни товарища Сталина».

Очевидно, что 73-летний Сталин болел и раньше, но об этом никогда не сообщали. Значит, у него нет шансов.

Мама: «Я боюсь, что он уже умер».

Я: «Мама, почему? Боишься – почему?»

Мама: «Потому что боюсь, что будет хуже. По-видимому, на его месте будет Маленков, а, говорят, что он – автор всей антисемитской политики».

Я – нерешительно: «А что может быть хуже?»

В нескольких случаях, когда я пересказывал эту реакцию мамы, я слышал: «А вот мой папа сразу крикнул: “Тиран сдох!”»

Не обвиняя комментаторов в неточности, я думаю, что происходит аберрация памяти. Во-первых, «крикнуть» – в коммунальной квартире – можно было только очень тихим шепотом: было очень опасно, если бы соседи услышали. Во-вторых, поскольку в этих рассказах обычно фигурируют отцы, а не матери, а арестованными отцы бывали чаще, такой «крик» случался в семьях, которым посчастливилось самим не пострадать от арестов. А в пострадавших семьях это было время не для громких слов и терминов из греческой трагедии или митингов времен французской революции; вот в Европе Наполеона назвали тираном после нелепого убийства им герцога Энгиенского. Мы же находились в центре событий и преступлений совершенно иного масштаба. Мы не имели опыта смены правительства, да еще после такой диктатуры; не было опыта улучшения жизни при советской власти; и никакого предсказания лучшего будущего в эти мартовские дни сделать было нельзя. Мы не знали, что многие люди вокруг Сталина были не людьми убеждений и твердых взглядов, а всего лишь лакеями и марионетками, а потому – всякими и разными, в зависимости от обстоятельств. Вполне возможно, что Маленков и был главным проектировщиком сталинского антисемитизма, однако это ничего не говорило о его поведении после смерти Сталина.

Но тогда мы этого знать не могли. День 5 марта стал для меня праздником на всю жизнь, но не немедленно, не в 1953-м, а только начиная с 1954 года, когда стало ясно, что жизнь улучшается.

Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы –

Кровавый отсвет в лицах есть.

    А.Блок