Страницы Миллбурнского клуба, 3

«Не принимал участия» – возможно, не совсем точно. Когда папа был впервые арестован в 1938 году, одним из обвинений – единственным, которое соответствовало фактам, – был сбор денег для помощи семьям репрессированных. У папы была безупречная репутация, и он мог себе позволить быть настойчивым в просьбах к тем немногим людям, у которых деньги были. Не знаю точно, но думаю, что Борис Ильич был одним из тех, кто их давал.

В начале 1952 года он был арестован. Семью выселили из «Дома правительства» и дали комнату в коммунальной квартире. В отличие от 1937 – 1938 гг., в это время жен, как правило, не арестовывали, но, по-видимому, тетя Женя была «излишне» настойчивой, когда справлялась о муже. Ее арестовали, дали 10 лет и отправили в лагерь в Мордовии. Борис Ильич продолжал находиться в московской тюрьме без приговора. Как рассказал мне Виктор Збарский, читавший дела своих родителей, у следователей в отношении его матери был «железный» аргумент: зачем простому советскому человеку знать семь языков, если он не шпион? Тетя Женя рассказывала ему, как следователь бросил своему коллеге: «Посмотри на эту собаку, она даже древнееврейский знает».

Брат Жени – Лев Бенционович Перельман (тогдашняя практика написания еврейских отчеств: она – Борисовна, он – Бенционович, но – родные брат и сестра), профессор-невропатолог. Дядя Лева жил далеко, но стоило одному из нас заболеть, и он действовал почти как участковый врач, появляясь в квартире в 8-9 утра.

Степень антисемитизма в те годы трудно описать. Борьба с космополитизмом, термин «безродные космополиты», раскрытие псевдонимов в газетах. Сестра Фаня закончила немецкое отделение МГУ в 1948 году и единственная из группы была распределена вне Москвы, в Смоленск. Мама – бухгалтер – потеряла работу вскоре после второго ареста папы и 9 месяцев не могла устроиться. Как-то она пришла по объявлению в одно место, и пока ждала приема у начальника, уже работавший там еврей говорит ей: «Не подойдете».

«Откуда вы можете это знать?» – спросила мама. В типично еврейском духе тот ответил анекдотом (почему-то такие мелочи запоминаются):

«Некто спрашивает еврея: – Жид, сколько времени?

– У меня в кармане часы, посмотри.

– Как я могу видеть сквозь твой карман?

– А как ты знаешь, что я жид?»

В 1951 году мне исполнилось четырнадцать – возраст вступления в комсомол, и я подал заявление вместе со всем классом. Был решительно, грубо, публично отвергнут, когда пришлось сказать, что отец сослан. «По какой статье?» – «По 58-й». Директор делает вид, что не знает, что такое 58-я статья, выходит, чтобы справиться, и возвращаясь, говорит: «Контрреволюция». (Если я прохожу в Нью-Йорке по 58-й улице; если случится у бассейна поставить машину на стоянку № 58 или сесть на 58-й автобус, – до сих пор всегда замечаю и отмечаю.)

В 1951 году мне еще три года до института, и я понимаю, что без членства в комсомоле мне не поступить. Но отношение к власти уже давно определено. Летние каникулы в 1951 и 1952-м я провожу у отца в Б.Мурте Красноярского края. Мама и Фаня тоже приезжают, но не на все лето: обе работают. Купаться на речку мы ходим с 68-летним турком Кирманом Керимовым, сосланным учителем из Азербайджана, а здесь – сапожником. Пока мы переходим зеленое поле, Кирман поет – или читает мне краткую политическую лекцию. Когда я сказал, что жизнь была бы иной, будь Ленин жив, Кирман отрезал:

«Лэнин – то ж самое, што Сталын. Мягко стэлэт, жестко спат».

Фаня в Мурте спросила папу: «Будет ли когда-нибудь этому конец?» Папа пожал плечами: «Возможно, когда Сталин умрет». Фаня, с удивлением: «Он может умереть?» Папа, с неменьшим удивлением: «Ты же не очень религиозна, не так ли? Ты, что, думаешь, что он бессмертен?»

Нет, Фаня так не думала, но Сталин был всегда, и было ощущение, что всегда будет...

Итог: к 31 декабря 1952 года нет ни одного момента, который можно было бы назвать детством, и ни одного мгновения, которое мне вновь хотелось бы пережить.

Вот тот фон, то «дано», с которым мы вступили в 1953 год. Из восьмого круга Дантова ада – в девятый.

 

С 13 января по 4 апреля

Встречу и первые двенадцать дней нового года не помню. Возможно, почти никто не помнит. А 13 января – Сообщение ТАСС о деле врачей и начало 2,5 месяцев ожидания новой еврейской Катастрофы. Сначала услышали по радио. Потом прочитали в газете. В списке – самые славные врачи, главным образом кремлевские. Профессор Мирон Семенович Вовси – двоюродный брат Ефима Вовси и Михоэлса. Два русских врача – Виноградов и Егоров. Сейчас мы знаем: Виноградов осмелился сказать Сталину, что ему нужно резко сократить объем работы; Сталин счел это провокацией и попыткой отстранить его от власти. Несколько неожиданно для нас, что в списке нет Збарского, но он, хотя и был действительным членом Академии медицинских наук, не был врачом. Очевидно, на него было заведено другое дело.