Страницы минувшего будущего

Молча схватить ртом воздух, которого вмиг не стало словно, и почувствовать, как разом оборвалось всё. На большее не хватило сил.

Ну что, Волкова? Сбылась твоя мечта.

Что же, не рада ты?

Сквозь странную пелену она видела, как подвинул злосчастные бумаги к краю столешницы Егор Викторович и как молча кивнул в их сторону. И совершенно не осознала, насколько негнущимися стали ноги, когда пришлось сделать всего-то два шага.

Текст плыл перед глазами, но это не помешало разглядеть набранные на машинке слова. Набранные, как оказалось, пару часов назад.

ПРИКАЗ № 186 от 05.10.1992 г.

о направлении в командировку

Направить в командировку сроком на 6 дней следующих сотрудников:

1. Кравцов Д. В., корреспондент;

2. Волкова А. М., помощник корреспондента;

3. Ситников В. А., оператор.

Волкова. Волкова А. М.

Помощник корреспондента.

Медленно взгляд переместился ниже.

Место назначения: г. Степанакерт,

респ. Нагорный Карабах.

Очень захотелось вдруг проснуться. Так, как это происходило обычно после кошмара – резко подскочить на подушке и с замедлением осознать, что всё, что казалось реальностью, на деле всего лишь плод разбушевавшейся за день фантазии. Что на самом деле всё хорошо, что жизнь не перевернулась вмиг с ног на голову.

Три поля для подписей были пусты: даже Кравцов не подмахнул бумагу, очевидно, рассчитывая на какие-то изменения. Кравцов, этот фанатик, этот, по словам Володи, «гениальный военный корреспондент», не стал соглашаться на предложенные условия, потому что…

Потому что что?

Медленно сжались и разжались онемевшие пальцы. Всё внутри ходуном ходило, и тошнота в этот раз сидела под горлом особенно тугим комком. Кровь глухо била в голове, и всё это создавало удивительный по силе своей коктейль, от которого напрочь отключалась возможность мыслить трезво.

Агате казалось, что, переступив порог кабинета, она оказалась вдруг в какой-то параллельной действительности, и вихрь эмоций, бушевавший в глубине души, никак не поддавался осознанию. Совсем некстати всплыл в памяти отрывками разговор с Вовкой о работе в прямом подчинении, о разнарядках…

Ручка лежала слишком близко. И размашистая подпись вышла немного кривой.

Тишина звенела, прерываемая лишь тиканьем настенных часов, и тихие щелчки казались грохотом набата.

Медленно Агата обернулась.

Денис показался неживым – столь отрешённо смотрел на неё, как будто бы не видя.

Не видя.

Не веря.

В тёмных глазах – искры и целая палитра эмоций, каждая из которых больно под ребро колола. И почему-то не находилось сил отвернуться или хотя бы отвести собственный взгляд. Казалось, от чего-то катастрофического отделяла пара шагов. Не молчавший ошарашенно Гончаров, а именно то жалкое расстояние, преодолеть которое, по-видимому, просто не хватало сил. Какие-то десятки сантиметров, служившие, возможно, спасением…

Прикрыв на мгновения глаза, Денис дёрнул шеей. И голос его, такой тихий и вкрадчивый, ядом отравил витавшую в кабинете тишину.

– Пошла вон отсюда.

– Сядь, – Егор Викторович словно очнулся и поспешил вернуть упущенную ситуацию под контроль. И Агата буквально рухнула на дерматиновый диван, стоявший у стены. – Ты же не хуже моего правила знаешь.

Последнее уже к Кравцову относилось, и тот осклабился вдруг – совсем страшно, совсем не по-человечески. Фыркнул как-то странно и указал на злосчастные листки.

– Я это не подпишу.

– Денис! А кто поедет? Кто ещё? Анисимов, у которого сын месяц назад родился? Терентьев? Он десять дней назад вернулся. Ну, кто, скажи мне, кто? Мы с Борей и так до последнего тянули с тобой, и, сам же видишь, всего шесть дней, меньшего не бывает.

Кравцов медленно кивнул, словно бы соглашаясь с услышанным. Но отчего-то обхватившей себя за колени Агате совсем не поверилось в этот жест, и она боялась даже вздохнуть, чтобы, не дай бог, не привлечь к себе совершенно неуместного внимания. И не зря не верилось.

– Сын родился… десять дней назад вернулся. А вот эта, эта соплячка, там будет к месту. В этом месиве, в этом дерьме.

Каждое слово обжигало, жалило, оставляя где-то на подкорке незримые рубцы. Денис говорил так тихо, так вкрадчиво и ядовито, что лучше бы срывался на крик и брань. По крайней мере, так было бы намного легче и даже в чём-то понятнее. Но вместо этого – лишь невероятная злоба, клокотавшая и проявлявшаяся в тишине голоса, в сжатых в кулаки руках, в не поддававшемся описанию взгляде забитого в угол зверя…