Страницы минувшего будущего

Интересно получалось – целая бочка отборного дёгтя, и ни капельки мёда. Голова казалась невероятно тяжёлой, и ею постоянно хотелось трясти в дурной надежде на хоть какое-то облегчение. Медленно, очень медленно Агата приняла вертикальное положение и зажала листок меж пальцев.

Удивлена ли она? Нет. Слишком трезво оценивала перспективы подобной работы.

Испугана ли? Да. Невероятно. Потому что всё самое нежданное всегда случалось слишком внезапно и быстро.

Имелся ли толк от её страха?..

Подниматься пришлось по стенке – настолько сильно тряслись отсиженные ноги. Кое-как встав и с огромным трудом распрямив плечи, рукавом свитера наспех вытерла так и не высохшие до конца щёки.

Хотела работы, Волкова? Получай.

Не обляпайся только.

Володя продолжал сидеть у стены и внимательно смотрел снизу вверх. Светлые глаза его сверкали в полумраке так, что от них очень не хотелось отворачиваться; хотелось лишь смотреть, греться об эти огоньки и тонуть в них без остатка. И кто знал, сколько минуло времени, прежде чем с губ сорвался вопрос, который, лишь сформировавшись, больно задел что-то внутри.

– Вовк… если бы я не подписала… что-то изменилось бы?

Секунда. Две. Три. Взгляды – глаза в глаза, внимательно, неотрывно. Словно ответ можно прочесть, не дожидаясь слов. Словно безмолвие оказывалось менее болезненным.

Не отрывая взгляда, Володя медленно качнул головой, а затем пожал плечами. И столько в том усталости виделось, столько не поддававшегося описанию бессилия, волной незримой вырвавшегося наружу, что удивительным казалось, как со всем этим люди вообще умудрялись жить и работать.

– Нас бы просто подвели под увольнение.

* * *

Молчали все. Настенные часы с давно уже не работавшей кукушкой тикали слишком громко, чтобы не обращать на них внимания, и периодически Агате хотелось расколотить древнюю рухлядь, выкинуть в окно или швырнуть в стену. Откуда взялась вдруг эта совершенно дикая для характера агрессия? И почему выражалась она в таких вот всплесках?

Уж часы-то при чём?

Казалось, что и родители, и Марк находились в трансе. И подобное их состояние – вот этого уже стоило всерьёз опасаться – тоже вызывало неконтролируемые приступы злобы, которые с огромным усилием подавлялись и выражались разве что в крепко сжатых зубах и слишком резком, словно после пробежки, дыхании.

Тик-так. Тик-так.

Что случилось с тобой, Волкова?

Попытки проанализировать собственное состояние разбивались, тонули в пучине душевной тьмы, которая плотной пеленой перекрыла все более или менее привычные эмоции. Казалось, Агата даже ждала какого-то выпада со стороны родных, ждала чего-то такого, что позволило бы сорваться на них. Ожидание смешивалось с опаской, и кошки едва ощутимо скреблись глубоко под рёбрами.

Матвей Олегович побарабанил пальцами по столешнице и откинулся на спинку стула.

– Приказ есть приказ.

Тик-так.

В первые секунды услышанное шуткой показалось. Агата даже отвлеклась от созерцания узора на сервизной чашке и непонимающе глянула на отца, словно ожидая услышать продолжение, которого, впрочем, так и не последовало. Конечно, всей правды она не рассказала, благоразумно умолчав о добровольно поставленной подписи, зато несколько раз сделала акцент на кратковременности грядущей поездки – каких-то несчастных шесть дней, самое малое из возможного. Это, как оказалось, и усыпило бдительность.

Минутная стрелка злосчастных часов отмеряла с положенной ей скоростью начало девятого вечера. Едва перешагнувший порог квартиры после рабочего дня Марк оказался тут же безжалостно поставлен перед фактом, и уже через сорок минут они оба сидели за столом на родительской кухне, ожидая реакции на новость.

– Матвей… – Беата Константиновна неверующе воззрилась на мужа, и тот подался чуть вперёд.

– Что «Матвей»? Она сама туда не просилась ехать, или мне тебе рассказать, что бывает за неподчинение? Раньше Матвея слушать надо было, когда она экзамены сдавала, а ты выбор её поддерживала и передо мной оправдывала.

– Я виновата?! – от хлопка по столешнице вздрогнул Марк и жалобно звякнули чашки. Мама всегда была мягкой, и даже находившаяся в своём защитном коконе Агата удивилась такому резкому выпаду. – Я?!

– Успокойся, – тяжкий вздох в ответ и сцепленные в замок пальцы. – Никто не виноват. Приказы. Не. Обсуждаются.

Отец показался вдруг совершенно незнакомым человеком – так странно оказалось слышать от него такие слова, тем более в контексте дочериной работы, так горячо нелюбимой и презираемой даже. И по сидевшему рядом Марку, который огромными глазами смотрел куда-то в одну лишь ему видимую точку, держась согнутой в локте рукой за висок, можно было понять, что не у одной Агаты в голове роилось в эти минуты по меньшей мере удивление.