Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

С небольшими изменениями в течение этих десятилетий в Западной Европе происходила практически одна и та же история. После Второй мировой войны каждая страна разрешала, а затем поощряла приезд рабочих в свои страны. В 1950-1960-е годы Западная Германия, Швеция, Голландия, Бельгия и другие страны ввели систему «гастарбайтеров», чтобы заполнить пробелы в предложении рабочей силы. По всему континенту эта схема «гастарбайтеров», как ее называли в Германии, привлекала людей из похожих стран. В Германии приток рабочих шел в основном из Турции, где после заключения немецко-турецкого трудового соглашения в 1961 году их число значительно возросло. В Голландии и Бельгии рабочие приезжали из Турции, а также из Северной Африки и других стран, которые когда-то были их колониями. Хотя частично этот приток рабочих был направлен на решение проблемы нехватки рабочей силы, особенно в низкоквалифицированных областях промышленного сектора, частично он был также результатом деколонизации. В XIX веке Франция вошла в Северную Африку и колонизировала ее часть, а Великобритания колонизировала Индийский субконтинент. После процесса деколонизации в той или иной степени эти бывшие граждане, фактически граждане Франции в случае алжирцев, считали, что им что-то причитается, или, по крайней мере, что им должно быть отдано предпочтение в схемах гастарбайтеров. Концепция «Империя наносит ответный удар» предполагает, что в XX веке было неизбежно и, возможно, даже справедливо, чтобы люди из этих бывших колоний вернули должок, хотя и в качестве граждан, а не завоевателей.

В каждой европейской стране власти испытывали точно такие же опасения, как и британские, и не в последнюю очередь полагали, что первые гастарбайтеры могут оказаться временным явлением и вернуться на родину по окончании работы. По всему континенту для правительств оказалось неожиданностью, что большинство этих рабочих пустят корни в стране, куда они приехали, — что они будут стремиться привезти свои семьи, что их семьи будут нуждаться в помощи, а их детям нужно будет ходить в школу. После того как такие корни были пущены, вероятность того, что они будут вырваны снова, становилась все меньше. И даже если тяга к дому оставалась велика, уровень жизни, которым эти рабочие могли наслаждаться на Западе, приводил к тому, что гораздо больше людей оставались, чем возвращались в страну происхождения. Хотя Европа открыла свои границы в трудную минуту, континент, похоже, даже не подозревал, насколько привлекательным он был для большей части мира, даже в своем ослабленном состоянии.

Даже когда соглашения о гастарбайтерах заканчивались — как это произошло между Германией и Турцией в 1973 году, — люди все равно приезжали. И те, кто начинал как «гастарбайтеры», становились частью стран, в которых они находились. Некоторые получили гражданство. Другие получили двойное гражданство. За пять десятилетий после начала этого процесса — в 2010 году — только в Германии насчитывалось не менее четырех миллионов человек турецкого происхождения. Некоторые страны — в частности, Франция — применяли к этому совершенно разные подходы. Например, когда Франция открыла себя для иммиграции из Алжира, она сделала это, руководствуясь идеей, что, как сказал Шарль де Голль в Алжире 4 июня 1958 года, «во всем Алжире есть только одна категория жителей — только полностью французские люди с одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями». Тем не менее, когда движение из Северной Африки во Францию началось всерьез, даже де Голль в частном порядке признал, что Франция может быть открыта для представителей других рас только до тех пор, пока эти люди остаются «небольшим меньшинством» во Франции. Доверенные лица де Голля утверждают, что он сам был глубоко неуверен в том, что Франция сможет принять многие миллионы приезжих из других стран.[24]

Несмотря на различия в послевоенной иммиграции, каждая европейская страна столкнулась с аналогичной ситуацией, когда краткосрочная политика привела к самым длительным последствиям. Каждая страна обнаружила, что бесконечно играет в догонялки — результат необходимости принимать важные политические решения на ходу. И в каждой стране дебаты аналогичным образом смещались с десятилетиями. По мере того как предсказания 1950-х годов оказывались ошибочными, ошибались и прогнозы последующих десятилетий. Ожидания будущих цифр в противовес тем, что были на самом деле, привели к бесконечным различиям в каждой стране. И если государственная статистика рассказывала одну историю, то глаза европейской общественности говорили о другом.