Странная смерть марксизма

После 1945 года сопоставимый с этим экономический подъем и аналогичные социальные изменения произошли и в других странах Западной и Центральной Европы, хотя в некоторых странах, как в Западной Германии, этот процесс начался с задержкой или, как в Италии, он происходил очень неравномерно. К середине 1960-х годов промышленное производство в Италии, Германии и Голландии втрое превышало производство 1914 года. В Западной Европе и в ФРГ средняя заработная плата в реальном выражении за 1951–1961 годы более чем удвоилась, несмотря на то что за тот же период розничные цены поднялись на 50 %. Это означало, что внутренние социальные противоречия, которые будто бы должны были привести к революции, постепенно становились все менее ярко выраженными[78]. Более того, было трудно изображать европейские государства благосостояния с национализированными отраслями и большим государственным сектором в качестве представителей модели свободного рынка – модели, которую марксисты могли бы на своем языке справедливо охарактеризовать как чистый капитализм. В 1950-х и 1960-х годах послевоенные европейские экономики начали называть неокапиталистическими, чтобы подчеркнуть сочетание роста ставок заработной платы и потребления с обширными социальными программами и частичной национализацией производства. На деле же в 1946 и 1947 годах коммунисты участвовали в разработке некоторых из этих реформ, впоследствии реализованных на практике. Кроме того, они и впоследствии не исключали возможность своего вхождения в правящую коалицию в Италии и во Франции. В 1955 году отнюдь не коммунисты, а французский социалистический премьер Ги Молле настаивал на том, чтобы коммунисты не были допущены в левоцентристское правительство. В то время были распространены обоснованные опасения, что западноевропейские коммунисты всецело находятся под советским контролем[79].

Главный враг – империализм

К середине 1960-х годов марксисты уже вовсю разрабатывали новые объяснения того, каким образом Маркс осмыслил бы новейший этап социального развития; при этом полемике с гегелевской метафизикой и этическим гуманизмом суждено было вскоре остаться позади. Теперь в фокусе была интеллектуальная и политическая борьба с империализмом – тема, которая идеально соответствовала задачам противодействия союзу Европы с Америкой в «холодной войне». Крестовый поход против американизма отвечал как теоретическим, так и чисто практическим потребностям: он объяснял, почему капитализм продолжает процветать, несмотря на то что по теории он может порождать только экономическое рабство. Привязка «позднего капитализма» к империалистической экспансии не была сюжетом, специфическим для послевоенного времени. Среди первых представителей этой теории были Ленин и Рудольф Гильфердинг, а во время Первой мировой войны, да и до нее революционные марксисты приписывали истоки европейского конфликта неистовому соперничеству между капиталистическими государствами за источники сырья и рынки сбыта[80]. Как бы то ни было, в распоряжении послевоенных коммунистических партий была подробно разработанная теория последней стадии капитализма. Сосредоточенная на эксплуатации населения стран «третьего мира», она давала коммунистическим теоретикам и политикам возможность объяснить отсутствие благоприятных условий для социалистического восстания в своих странах. К тому же, бросая зловещий свет на реальные или воображаемые преступления колонизаторов, она помогала отвлечь внимание от зверств коммунистических режимов.