Странная смерть марксизма

Альтюссер, напротив, не упускает возможности поименно назвать вредителей, истолковывающих Маркса как гуманистического философа или рассматривающих его позднейшие материалистические писания как всего лишь привесок к проповедям об «отчуждении». Он борется с искажающим истолкованием Маркса, пытаясь доказать, что тот никогда не был гегельянцем. В своих ранних работах Маркс был прогрессивным кантианцем, а к середине 1840-х годов порвал с юношеской увлеченностью философско-этическими проблемами. В своей защите «настоящего марксизма», в противовес «воображаемому марксизму», Альтюссер подчеркивает «эпистемологический разрыв» между «идеологическим этапом» в творчестве Маркса, продлившимся примерно до 1845 года, и его последующим поворотом к материалистическому пониманию истории. Второй этап подразделяется на «период созревания», когда Маркс под сильным влиянием Фейербаха пришел к материалистическому прочтению Гегеля и написал работу «К критике политической экономии», содержавшую критический очерк противоречий капитализма и наметившую путь к «Капиталу». Только к концу 1850-х годов мы сталкиваемся с предположительно «зрелым» Марксом и его всеобъемлющим экономическим истолкованием истории. Альтюссер движется в направлении, противоположном тому, в котором Маркса истолковывали «новые левые» 1960-х годов, относя появление «настоящего» Маркса к концу его жизни, а его ранние работы характеризуя либо как поиск подходов к анализу форм производства, либо как наследие «идеологической» фазы. Эти идеологические элементы возводятся к Канту, который, подобно молодому Марксу, утверждал связь между политической свободой и индивидуальным моральным сознанием. В качестве примеров влияния Канта Альтюссер цитирует высказывания молодого Маркса об идеализации Гегелем прусской монархии и подробно останавливается на его протесте против прусской цензуры в родной Марксу Рейнской области. С учетом целей Альтюссера, в этой генеалогии есть смысл. В 1962 году Альтюссер раздраженно замечает, что гегельянское истолкование марксизма восторжествовало на всем пространстве от Центральной Европы до левого берега Сены. Тогда же он саркастически отмечает в эссе для La Pens'ee, что, «ссылаясь на одно и то же слово, „тотальность“, многие с чрезвычайной, легкостью от Гегеля переходят к Марксу, а от Gestalt'а к Сартру и т. д.»[70]

Столь же яростно Альтюссер поносит «“механи„стический материализм», который находит таким же ущербным, как и «подобный же источник путаницы, идеализм сознания». Он цитирует высказывания Энгельса и Маркса, выступавших против упрощенных материалистических объяснений, не учитывающих те общества и культуры, в которых формы производства утвердились сами по себе. Эти механистические объяснения игнорируют политическое и культурное воздействие, которое обостряет экономические противоречия. Альтюссер называет сочетание революционных обстоятельств surdeterminatio[71], поскольку эта ситуация характеризуется «объединенной сложностью» причин. Но внутри этого клубка обстоятельств явно выделяется «доминирующая структура» (structure `a la dominante) – отношения власти, коренящиеся в отношениях производства и приводящие в движение революционные реакции. Альтюссер тщетно старается различать этот учет идеологических факторов и гегелевский идеализм, который, настаивает он, учитывает культурные или политические факторы не в большей степени, чем экономические: «Для Гегеля принцип, объединяющий и детерминирующий общественную тотальность, – это отнюдь не та или иная сфера общества, но принцип, не имеющий ни привилегированного места, ни привилегированного тела в обществе, причем по той причине, что он присутствует во всех местах и во всех телах»[72]. Гегель применяет абстрактную концепцию «духа» к политической, религиозной и исторической жизни, преходящими воплощениями которой являются конкретные общества. Таким образом, он приходит к интернализации и спиритуализации того, что для Маркса является социальными структурами, связанными с идеологической надстройкой.

Такое выражение презрения к Гегелю характерно для франко-итальянских социалистов 1960-х годов, которые защищали «настоящий марксизм» от искажающих трактовок «гуманистического» социализма. Так, Лючио Коллетти (1924–2001) к обвинению гегельянствующих марксистов в том, что они в действительности являются гегельянствующими метафизиками, добавил убийственный упрек, что они вводят в моду средневековые католические фантазии. Вескость этого обвинения можно оценить только в свете глубоких антиклерикальных чувств, свойственных Коллетти и другим итальянским коммунистам. Что касается Коллетти, то в его нападках на «гегельянствующих» марксистов всегда открыто проявлялась острая неприязнь к католической мысли и к Христианско-демократической партии, сочетающей заботу об интересах церкви с политической коррупцией.