Странная страна

– Потоки чая направляет Нандзэн, так что место всегда есть, – успокоил его перевозчик. Он дружески поклонился. – А теперь я вас оставлю.

И, обратившись к Петрусу, полунасмешливо, полудоброжелательно добавил:

– Удачи, друг.

Оставшись одни, три приятеля переглянулись.

– Наверно, надо постучать? – спросил Паулус.

– А ты что, предпочитаешь спеть серенаду? – раздраженно откликнулся Петрус.

Ему снова хотелось есть, и голова опять разболелась. Подняв руку, он приготовился постучать.

Прежде чем он успел закончить движение, дверь распахнулась, бесшумно скользнув вбок и открыв вестибюль, в котором пахло подлеском и ирисами. На глинобитном полу три омытых прохладной водой больших плоских камня приглашали их пройти в полутьму. В глубине деревянный пандус вел к проему без двери, украшенному короткой занавесью из двух полотнищ с вытисненным знаком чая. Символ был выписан в стиле, названия которого наши друзья не знали, но я могу вам его сообщить, если пожелаете, потому что это важно для красоты момента: итак, изображенный в стиле диких трав знак чая приглашал их зайти. Под их босыми ногами вода походила на брод через реку. Справа, в алькове, благовонная палочка источала аромат водного потока и перегноя, благодаря которому их обволакивал легкий запах ириса и мха.

– Обожаю ирисы, – пробормотал Петрус (для которого важен был не только желудок, но и нос).

В ожидании, пока высохнут подошвы, они присели на край пандуса. Потом направились к проему и, пригнувшись, прошли через занавешенный тамбур.

Они оказались в длинном коридоре; с каждой стороны располагались закрытые раздвижные двери; их окружал приглушенный мягкий шум падающего на камни дождя, хотя в здании было сухо; оставался только звук ливня. И однако, едва слышная мелодия, проникая в закоулки сердца, вызывала желание плакать. Они двинулись по коридору к другому проему, перекрытому занавесью с тем же знаком. За ним было темно. Паулус, пригнувшись, первым прошел под тканью, и Маркус с Петрусом откуда-то издалека услышали его возглас.

– Спорю, по ту сторону мы ухнем в какой-нибудь бездонный циклон, – пробормотал Петрус.

– Удивлен, что ты знаешь это слово, – сказал Маркус.

За занавесом скрывался темный тамбур, и Петрус напрягся, держась настороже, а потом обнаружил то, что заставило Паулуса вскрикнуть.

Они оказались на помосте, нависающем над садом. Луна взошла и освещала его целиком наравне с каменными фонарями, в которых зажглись факелы. Прямо на досках возвышения их ждали три глиняные чаши. Вокруг расстилался сад. По нему вился водный поток, впадая в пруд, в котором отражалось ночное небо, и обнаженные зимние азалии с развернутыми в боевом порядке ветвями, венчая неподвижные воды, доставляли глазу даже больше радости, чем летняя щедрость их цветов. Вокруг пруда шел пляж, расчерченный параллельными линиями. Кое-где виднелись листья небесного бамбука, словно воткнутые в песчаные борозды, в другом месте три круглых камня стояли как запятые в тексте песка. А еще дальше луна, лакируя листья кленов, сплетала световые узоры. Но сад, хоть и был прекрасен, черпал свою суть не из природных элементов: у края пруда бронзовая купель извергала в сумерки легкий пепел; его хлопья, возникая в глубине чаши и медленно поднимаясь к небу, улетали в эфир, словно ночные бабочки.

– Это погребальная урна, – тихо проговорил Петрус.

– Это погребальная урна, – сказал женский голос, и все трое, как один, обернулись к снежно-белой кобылице, которая приветливо им улыбалась.

Она превратилась в зайчиху, чей мех переливался лунным отсветом, расцвеченным серебряными искрами. Когда наконец она стала женщиной, они не могли отвести глаз от ее неподвластного времени лица, столь нежно-перламутрового, что казалось припудренным светлым облаком, и эта вечная красота, изысканный оттенок кожи явились для Петруса открытием нового грандиозного мира.

– Перевозчик просил, чтобы мы приняли вас сегодня вечером, – промолвила она. И обратилась к Петрусу: – Если вы соблаговолите отдать мне свою одежду, мы ее выстираем.

Его шерстка побагровела.

– Вам будет удобнее пить чай человеком, – сказала она. И добавила: – Похоже, вы понравились перевозчику.

Петрус, ужасно мучаясь, передал ей испачканную одежду, и она исчезла за занавесом.

Паулус и Маркус с ухмылкой смотрели на него.

– Стирка по первому разряду, – пошутил Паулус.

– Ты сбагрил свою блевотину самому прекрасному созданию во вселенной, – заметил Маркус.

– Я же не нарочно, – жалко возразил Петрус.

– Еще хуже, – сказал Паулус, – значит, ты примешься за старое.